|
Ровно, стоически воспринимал он и жизнь, в которой участвовал, тренерскую жизнь. Я затеял с ним разговор, предложив написать заметки о работе тренера. Он помолчал, прикрыв глаза, скривил губы в хитрой улыбке: – Странная профессия. В высшей степени странная. Ну да я засиделся, отвлекаю вас от дел… Встал и ушел, так и не ответив на мое предложение. Иногда что‑нибудь расскажет между прочим, словно поддразнивая: вы и представить не можете, что приходилось переживать. – Мало кто знает, что не кто‑нибудь, а сам Федотов и Бобров ходили к начальству с требованием освободить их от Аркадьева. Удивлены? У начальства в тот раз, на удивление, хватило решительности отправить парочку великих восвояси, ни с чем. Я уцелел, а потом они оба каялись – не могли себе простить этого шага. Он рассказывал как будто не о себе, как анекдот, смешной и не злой, без тени обиды на игроков. Как видно, возможность подобного поступка Аркадьев допускал как черточку нервного, капризного футбольного быта. А ведь случилось это в самом разгаре славы ЦДКА! Аркадьев в своих суждениях о матчах, сыгранных как давным‑давно, так и вчера, никогда не толковал о счастье либо невезении, о разных там попаданиях в штангу, неправедных пенальти и офсайдах, невероятных промахах, о вернейших голевых моментах, глупо растранжиренных, – словом, о всем том, что обычно не дает житья разгоряченным людям его профессии. Рассказывают, что на стадионе он всегда забирался в верхние ряды и старался быть один. Я представляю, что оттуда, с верхотуры, из одиночества, он сходил вниз с впечатлением цельным, не дробным и мозаичным, каким оно складывается у многих других очевидцев, самостоятельным и оригинальным. Аркадьев не позволял себе видеть футбол комедией ошибок; он, как истинно большой тренер (как же их немного!), был о футболе высокого мнения. Да, собственно, все, чем жил Аркадьев в футболе, все им сделанное и служило тому, чтобы футбол рос, поднимался в наших глазах. Невозможно представить, чтобы этот человек просто служил в футбольном департаменте, пусть даже сверхдобросовестно. Футбол, коль скоро он ему себя посвятил, сделался для него областью, где можно проникнуть в суть вещей, увидеть развитие, эволюцию, предвосхитить будущее. Если представить Аркадьева, допустим, художественным или литературным критиком, он непременно поставил бы перед собой исследовательские цели, не удовлетворился бы текущим рецензированием. Я многократно убеждался, что футбол воспринимают шире, смелее, проблемнее люди, у которых за душой есть что‑то кроме футбола. Жизнь этой игры своеобразна хотя бы уже потому, что она объединяет зрелище и борьбу, что в ней от века конкурируют эти две стихии, примирить которые удается командам, играющим красиво и победоносно. Одно это своеобразие заставляет размышлять о футболе, исследовать его, проводить параллели, выверять ассоциации, им навеянные. — 13 —
|