Испытание Эриксоном

Эриксон. Чем? Я сижу в инвалидной коляске и не могу вас преследовать. У меня нет таких мускулов, чтобы бросить вас на пол.

Зейг (растроганно). Доктор Эриксон, вы меня просто невероятно поражаете.

Эриксон. Ну, единственное, что я могу сказать по этому поводу, это то, что мне, наконец, удалось произвести впечатление на своих детей.

Зейг. Простите?

Эриксон. Мне, наконец, удалось произвести впечатление на своих детей. Они всегда считали меня всегда слегка отсталым. Психически отсталым.

Зейг. Вы невероятная личность.

Эриксон. Нет, я забавная личность.

Зейг. Возможность провести эти четыре часа с вами значит для меня так много, что я не нахожу слов, чтобы это описать.

Эриксон. Знаете, я всего лишь очередной тип на дороге жизни.

(Зейг смеется.)

Эриксон. А теперь, что вы сделали с тех пор, как мы расстались с вами вчера?

Зейг. Я уделил некоторое время прослушиванию пленки с нашей беседой.

Эриксон. Насколько отчетлива моя речь?

Зейг. Очень отчетлива. По сути дела, я яснее понимаю вас, слушая пленку. Я также посвятил некоторое время чтению “Наведения транса с комментарием”, хотя и не дочитал.

У меня есть один вопрос. Когда вы проводили терапию с пациенткой, то сказали: “Я мужчина, я в коляске, а вы женщина”. Почему вы облекли эти идеи в такую форму? Почему подчеркивали, что вы мужчина, а она женщина?

Эриксон. Она привлекательная, замужняя женщина. В этом заключено все — от лучшего до худшего. Наихудшая угроза для привлекательной, молодой, замужней женщины состоит в сексуальных домогательствах.

Зейг. То есть в вашем внушении заключалась некая доля соблазнения.

Эриксон. Не соблазнение, а сексуальная угроза. Весьма отдаленная от самолетов. И хотя я физически прикован к коляске, я все же мог попросить ее раздеться. Я все же мог поиграть ее грудью, попросить поиграть со мной. Я все же мог подавать сексуальные реплики. Я хотел, чтобы она почувствовала себя в безнадежной ловушке — так, как это происходило с ней, когда самолет отрывался от земли.

С пациентами следует обращаться в рамках их собственных за­труднений. Моя пациентка не знала, в чем состояло ее затруднение. Я знал: страх полного заключения. И хотя мой предыдущий пациент представлял свою проблему как пребывание на борту самолета, я знал, что дело не в этом.

Еще одно... У всех у нас есть невербальный язык. Когда я пришел на свою первую работу в Вустере, Массачусеттс, клинический директор сказал: “Эриксон, вы прихрамываете. Я тоже. Не знаю, чем вызвана ваша хромота, но свою я заработал на Первой мировой войне. Я перенес 29 операций остеомиелита, и мой опыт научил меня, что физическое затруднение — великое благо в психиатрии. Ты возбуждаешь в женщинах материнский инстинкт, они хотят помочь тебе. Неважно, насколько они психотичны, ты действительно взываешь к их материнским инстинктам, хотя они этого не знают. Что касается мужчин, ты не представляешь для них угрозу: для них ты не соперник, а просто калека. Итак, вам повезло”.