|
Каждой клеточкой она энергично отражала всякий, даже случайно коснувшийся ее взгляд, и ощущалась чувствительно опасной. На фоне всеобщей расхлябанности эта собранность, которая у нее сочеталась с обостренной пугливой впечатлительностью, вызывающе спрятанной за демонстрируемой злой холодностью, ее собранность, даже и настораживая, вызывала уважение и благодарность... Может быть и за то, что вами, пусть и назло, и как-то наоборот, но непрерывно и всегда, она интересовалась... Эта постоянная готовность к отражению атаки, обычно мнимой, держала девушку в непрерывном тонусе, но и изматывала. Так что, едва забывшись и спохватившись, она, казалось, ощущала себя, как человек, которого застали с разинутым, отвисшим ртом. По-видимому, без своей увлекающей игры в злодейку девушка ощущала себя кромешно усталой, бесформенной кучей оскомы или апатии. Пустой, никакой - тонким резиновым изделием, из которого вынули содержимое. Такого своего состояния и ощущения девушка пугалась. Не вникала в него. Не понимала, не умела в нем жить. И никогда, поэтому, сознательно не соприкоснулась со своим содержанием. Верила в пустоту состояния. И втайне подозревала, что эта пустота и есть она настоящая. Убеждена была, что на самом деле она - пуста. Такую себя и скрывала за надменной резкостью, активностью отличницы, всегдашней собранностью. Ей казалось, что, позволь она себе остановиться на миг, она в этой бездонной пустоте утонет безвозвратно, не поднимется уже никогда. И она не останавливалась. Тратя без смысла и удовлетворения все новые силы и рождая все новую усталость. Напугав себя, девушка, как ей казалось, заражала страхом своей “демонической” опустошенности и других... “Ну, и что?!”... Ее “ну, и что” происходило именно из этого страха и этой бравады. Забывшись, она внутренне сникала. Теряла привлекательность. Как-то скисала. И действительно становилась похожей на то, чем себя мнила. Становилась осунувшейся, рыхлой горой нелюбимого ею тела, оболочкой, из которой она ушла. Казалась оплывшим студнем, усталой, обмякшей медузой, живым мертвецом.... Тем, чем быть боялась!.. Словно, правда, кроме страха и злости не имела никакого содержания. Застигнутая врасплох такой, она пугалась и пугала других. Ужасаясь, что кто-то мог ее заметить и “раскрыть”, она его заранее ненавидела. Ведь, по ее мнению, нормальный человек не мог бы отнестись к такому “убожеству”, как она, без жалости. А жалости она бы не снесла! Но с этой “медузности” она только и начиналась подлинная. И относиться к ней - значило относиться к такой. Предчувствовать или знать, угадывать или желать... но принимать - такую. Неизвестную себе. Ту, кого она выбрала ненавидеть. Какую запретила себе любить и узнавать. — 216 —
|