Криминальная психология

Главным мотивом преступной деятельности Б. была постоянная жажда грубейших чувственных наслаждений и денег как средства получения их. Пьянство и кутежи с проститутками — вот все его интересы в жизни. Семье своей он никогда не помогал, все тра­тил на себя и откровенно признается, что, «когда шайка работала, жил хорошо», т.-е. много прокучивал в ресторанах и «с девоч­ками». Для этих наслаждений он живет день за днем, не ставя себе никаких особых целей и идеалов. Он — яркий пример чув­ственного эгоцентрика, ставшего импульсивным бандитом — про­жигателем жизни. По его словам, женщины имеют роковую роль в его жизни, — желание обладать ими и толкает его на преступле­ние. «Когда я встречаю, — рассказывает он, — какую-нибудь «шикарную женщину», я говорю себе: «сегодня я должен обладать такою же». Единственный путь для выполнения этого, данного им себе, приказа — бандитизм. Правда, он признает, что иногда в его мысли мелькали и иные возможные пути, пути «легальные», но они казались ему длинными, трудными и такого быстрого дости­жения соблазнительной цели дать не могли. Для алкоголя и кокаина также требовались деньги. Ради этих наслаждений он и совершал свои преступления. Если принять во внимание, что жажда половых наслаждений и наркотиков соединялась у него с вспыльчивостью, порывистостью, с неумением обуздывать себя, с раздражительностью и равнодушием к чужим страданиям, со сме­лостью и со знакомством с техникой преступлений, приобретенным еще на службе в уголовном розыске, с отсутствием развитого вос­питанием нравственного чувства, то внутренние пружины его поведения станут вполне понятны. В преступлениях своих он не раскаивается и потерпевших не жалеет. Людей он, по его словам, ненавидит. Он даже склонен оправдывать себя. Когда он совер­шал или подготовлял преступления, он не думал, хорошо это или плохо, не думал и о наказании. Правда, после преступлений ему иногда приходила в голову поговорка: «сколько веревочке не виться, а концу быть», но он думал, что поговорка эта верна не для всех случаев, что при некоторой ловкости, которая у него есть, «дела могут продолжаться и без конца». Теперь, когда он сидит в тюрьме, ему «горько и досадно, что он ошибался». Когда он готовился к преступлению и шел на последнее, «рассудок у него молчал и выступал на сцену уже после», почему он сам называет себя «человеком эмоциональным, у которого рассудок говорит уже после поступка». После совершения преступления он иногда думал о нем, старался найти оправдание и находил. «Являлась мысль,— говорит он, — что преступление нехорошо, люди и закон говорят это». «Я начинал разбираться и приходил к выводу, что закон недостаточно гибок, не может ко всему примениться». «Я видел, что невинных наказывают, а виновных оставляют без наказания, и что люди это делают и пишут законы оттого, что от этого им хорошо». «А, значит, к черту их закон»... Таково его убе­ждение, сложившееся в ответ на смутный протест, поднимавшийся у него самого против его подвигов и свидетельствующий, что где-то на дне его нравственного сознания сохранились следы нрав­ственного чувства, хотя и очень слабо, но по временам его трево­жившего. Он выдает себя за сторонника Штирнера, называет себя анархистом-индивидуалистом и говорит, что «все, что бы я ни делал, правильно и хорошо, а до того, что думают другие люди, мне дела нет». Но он сознается, что все эти «оправдания» он приду­мал уже после своих преступлений и что в генезисе его преступле­ний эти его «убеждения» роли не играли. Да и убеждения эти он не считает еще окончательными. А потому он не решается и кате­горически ответить на вопрос, стал ли бы он совершать новые преступления, если бы его освободили: неизвестно, какие убежде­ния у него сложатся, в конце концов. Во время беседы с ним он был еще подследственным и говорил, что ждет себе «высшей меры наказания» и к этому равнодушен, так как жизнью не дорожит. Несомненно, что тяжкая наследственность, постоянный разврат и пьянство, а также сифилис наложили ясную печать на состояние нервной системы Б. К числу нервно здоровых его причислить нельзя, хотя и какой-либо душевной болезни у него нет. Он хорошо осмысливает окружающее, довольно находчив, склонен к резонерству, действует с осторожным учетом всех обстоятельств и способен сдерживаться, если признает это выгодным для себя и нужным. Он говорил, между прочим, что оружие они не брали п не находили нужным им угрожать, потому что вполне учитывали «обстановку действия и психологию русского обывателя», что он не грозил, не ранил и не убивал, потому что не боялся опасности и не находил нужным этих действий, что карманных краж, напри­мер, он не стал бы совершать, потому что они редко бывают выгодны и т. д. Своих сотрудников он убеждал своей диалекти­кой, вообще имел явное на них влияние. Некоторые сотрудники говорили, что он собирал их, читал им какие-то книги Дарвина, при чем выдержками из этих книг старался убедить их в верности приписываемого им Дарвину принципа, что свое счастье надо, не стесняясь, строить на чужом несчастье. На одного из сотрудни­ков проповедь этого принципа произвела удручающее впечатление, он с ним примириться никак не мог, считал его неверным и решил отстать от шайки, другие же сотрудники или относились к этому учению равнодушно, или даже проникались им. Было бы ошибочно, однако, на основании этих поучений зачислять Б. в ряды преступ­ников-резонеров. Он сам признает, что поступал не в силу каких-либо убеждений, а подчиняясь голосу чувственных потребностей, требовавших денег для полового разврата и пьянства. Резонер­ство у него служило для того, чтобы после преступления устранить поднимавшуюся из глубины критику и чтобы ослабить или уничто­жить протест нравственного чувства у других членов шайки. В заключение характеристики его надо добавить, что он выдал всех своих соучастников, по его объяснению, под влиянием кокаина, а более вероятно, — по соображениям выгоды, может быть, даже с надеждой вновь вернуться на службу в уголовный розыск. Он был арестован 20 сентября 1923 года тотчас после преступления и, по его словам, «занюханный», «не будь я заню­хан, — говорит он, — живым бы в руки не дался, а то и сам зава­лился, и всю шайку завалил».