|
Пускай внимательный аналитик уже здесь уяснит себе, что сравнение языкового анафорического приема с тем, что наблюдается при аналитическом восприятии музыкального целого или оптически увеличенного предмета, приводимое здесь в целях пояснения, хромает на одну ногу. Фактически здесь есть несколько примечательных различий. Прежде всего: ни на картине, ни в построении музыкальной пьесы нет специальных знаков, предназначенных исключительно или главным образом для того, чтобы быть указателями направления взгляда, подобно анафорическим указательным словам. Признаем это и обратим на это внимание для удовлетворительного решения проблем в заключительном параграфе. Там именно этот простой вывод станет для нас ключом к пониманию одного из самых загадочных свойств языковых структур. Но до поры до времени хватает и этого сравнения в той мере, в какой оно не хромает. Достаточно утверждения, что языковая репрезентация в определенной степени использует собственные средства, чтобы регулировать проспективную или ретроспективную отсылки — операции, протекающие в иных условиях и без использования таких средств. Сколь бедно или богато анафорическое указание материальными средствами — это определяется спецификой отдельных языков. Психологически необходимые предвосхищение и ретроспекция нигде не сводятся безостаточно только к хорошо отрегулированным командам и не ограничиваются только ими. По многим причинам было бы невозможно (а кроме того, абсолютно излишне) принудительно вести получателя запутанного речевого послания на поводке анафорических указательных слов. Достаточно того, что это в известной мере происходит. Ограничимся пока этим в отношении психологической основы про– и ретроспективной отсылки. Однако одной анафорой еще не все сказано. Если психолог испытывает затруднения при изучении явлений из области так называемого непосредственного запоминания, то он исследует подобные явления в сфере уже не непосредственного, а опосредованного запоминания, то есть в сфере сознательных воспоминаний и конструктивной фантазии. Ожидая встретить и там указательные слова, он не разочаруется — наоборот, его надежды осуществятся в неожиданно полном объеме. Оправдывается также предчувствие, выраженное, как мы видели, в замечаниях Бругмана о том, что драматический элемент, лежащий в основе языковой репрезентации, мог бы проявиться там с особенной четкостью и особенно доступен для научного понимания. Этот третий способ указания мы назовем дейксис к воображаемому (deixis am Phantasma)[127]. Следовательно, от demonstratio ad oculos следует отличать анафору и дейксис к воображаемому. — 100 —
|