Сознание как парадокс

В свою очередь, Гилилов приводит огромное количество аргу­ментов, свидетельствующих, на его взгляд, что Шекспир — это псевдо­ним Роджера Мэннерса, графа Рэтленда. Среди них: единственная со­хранившаяся рукопись Шекспира написана рукою графа Рэтленда; фа­милия Мэннерс обыгрывается и в сонетах Шекспира, и в поэме Б. Д-жонсона, посвященной памяти Шекспира (в первом посмертном издании шекспировских произведений, совпадающем с 10-летием смерти Рэт­ленда); среди однокашников Рэтленда по университету в Падуе числи­лись датские дворяне Гильденстерн и Розенкранц, фамилии которых встречаются в «Гамлете»; смерть четы Рэтлендов совпадает с прекра­щением шекспировского творчества (хотя актёр Шакспер продолжает ещё здравствовать в течение нескольких лет); на смерть этой четы (платоническая жена Рэтленда — дочь поэта Ф. Сидни, самая прекрасная поэтесса, покончила с собой после смерти мужа) откликаются, как доказы­вает (в том числе, опираясь на новую датировку сборника путем анализа водяных знаков на бумаге) Гилилов, ведущие поэты Англии '. И т. п.

'В том числе и... Шекспир самой загадочной своей поэмой. Гилилов, разумеется, отказывает Шекспиру в авторстве этой поэмы, но приписывает ему другие стихи этого сборника как посмертное издание.

104

Существуют всего две главные реалии, на основании которых и возникло убеждение, что Шекспир и Шакспер — одно и то же лицо. Обе они появились почти одновременно и только через 6-7 лет после смерти Шакспера: монумент на могиле Шакспера в Стратфорде, где ска­зано, что «всё написанное им оставляет искусство лишь пажем, чтобы служить его уму»; и первое посмертное издание трагедий Шекспира, где, в том числе, написано: «Шекспир, наконец-то твои друзья предста­вили миру твои труды, благодаря которым твоё имя переживёт твой па­мятник, ибо, когда время размоет стратфордский монумент ', в этой книге потомки будут видеть тебя вечно живым». Гилилов трактует эти реалии как двусмысленные и как умышленную мистификацию, выпол­ненную по желанию Шекспира — Рэтленда, сходную с аналогичной мистификацией, к которой Рэтленд был причастен (а, возможно, и яв­лялся вдохновителем): многолетний литературный фарс вокруг придвор­ного шута Т. Кориэта, которому приписали несколько книг и объявили величайшим в мире путешественником и писателем.

Прошу прощения за столь длинный (хотя и сильно сокращённый) перечень аргументов. Тем более, что не берусь утверждать, будто Гили­лов узнал истину, — истина лежит за пределами гуманитарного иссле­дования. Существует и будет существовать взгляд на Шекспира как на гениального самоучку, который не относился к своему творчеству все­рьёз, не хранил свои рукописи, не учил грамоте своих дочерей и успеш­но выжимал деньги их своих соседей. Кстати, в советские времена в эту версию в более благообразных формулировках полагалось верить не­укоснительно. (Даже А. В. Луначарский, который вначале придержи­вался рэтлендианской версии, позднее вынужден был об этой версии забыть).