|
Однако советская идеология и философия определили на долгие годы лидерство «бессубъектного» подхода: материя — без человека, познание, деятельность, психика — без субъекта. В силу этого центральное место в психологии заняла психологическая концепция деятельности, достаточно абстрактно определяемая через мотив, предмет, цель, результат. Акценты на структуре этой деятельности, на ее предметном характере — при всей их важности — замаскировали, отодвинули на задний план проблему ее субъекта. В этом виде деятельность выступила как нечто идеальное, обладающее качеством самодвижения, и теперь уже реальная, практическая деятельность оказалась лишь декларируемой категорией, отодвинулась на задний план. Именно этот вариант деятельностного подхода превратился в способ объяснения и психики, и личности, и сознания, стирая тем самым специфику каждого из этих качеств человека. Однако С.Л.Рубинштейн продолжал настойчиво подчеркивать и их специфику, качественную определенность, и, главное, их роль как регуляторов, но уже, конечно, не идеальной, а именно реальной практической деятельности. Подход С.Л.Рубинштейна и позднее Б.Г.Ананьева впоследствии неожиданно получил поддержку от исследователей по инженерной психологии и психологии труда, поскольку именно в них изучались особенности, виды, способы реальной деятельности, прежде всего профессиональной. На первый взгляд, их парадигма противоречила субъектному подходу, поскольку на первый план выходило отнюдь не целеполагание, свобода и мотивация субъекта, а, напротив, необходимость деятельности, не только ее условия, но и профессиографические, нормативные требования, иногда жесткие. Исходная концепция инженерной психологии и была попыткой минимизировать роль человека в системе «человек - машина». Но альтернативная по сути концепция, и прежде всего модель активного оператора, отвечала идее субъектного подхода, но реализованного уже в реальной, практической, профессиональной деятельности. Однако перейти от методологической парадигмы субъекта как источника активности к теоретической разработке его специфики оказалось весьма трудной задачей. Причиной этого была несвязанность, несостыкованность методологического и теоретического уровней рассмотрения субъекта, поскольку теоретически понятие субъекта приобретало дифференциальное значение. Уже Б.Г.Ананьев (в отличие от С.Л.Рубинштейна и Д.Н.Узнадзе) оперировал дифференциальным понятием субъекта: отличал субъекта познания от субъекта деятельности и от субъекта общения. В 70-е годы начался этап своеобразного умножения субъектов: говорилось и об обществе как субъекте, о субъекте совместной деятельности, об испытуемом как субъекте психической деятельности, морали и т.д. Но прибавлялось ли что-либо этими определениями к раскрытию их сущности, кроме уже очевидного методологического признания активности? Ведь далее становилось все яснее, что эти субъекты различны. Что давало понятие субъекта, кроме указания на их различие и активность? Ведь сказать, что субъект психической деятельности отличается от субъекта морали, еще не значит продвинуться в раскрытии их сущности. — 76 —
|