|
274 вам научной деятельности (Mitroff, 1974). В каком-то смысле эти антинормы напоминают мораль преступного мира, являющуюся антиморалью по отношению к общепризнанным нравственным принципам. Например, норма незаинтересованности требует полной беспристрастности познания, его независимости от эмоций и субъективных интересов ученых, которым, в сооответствии с одним из самых старых мифов о науке, надлежит жить в "башне из слоновой кости". В результате "эмоциональная безучастность, изоляция и одиночество часто фигурируют как основные черты стереотипа личности ученого" (Eiduson, 1962, р. 94). Соблюдение нормы незаинтересованности предполагает познающего субъекта, не испытывающего эмоций, не имеющего личных интересов, не вступающего в межличностные Отношения с окружающими и т. д., словом, индивида, лишенного всего человеческого. Поскольку существование такого индивида трудно вообразить (пока субъектами познания не стали роботы), ясно, что соблюдение нормы незаинтересованности невозможно в принципе. По образному выражению Ф. Бэкона, "наука часто смотрит на мир глазами, затуманенными всеми человеческими страстями" (цит. по: Меркулов, 1971, с. 236). Прежде всего, люди науки отнюдь не бесстрастно относятся к объекту своей профессиональной деятельности, и это - "хорошая" пристрастность. Например, они переживают такие сильные эмоции, как "экстаз открытия истины" (Mahoney, 1976, р. 114). Воспоминания выдающихся людей науки о своей работе пестрят словами "потрясающая", "захватывающая", "интимная" и т. д., а Дж. Уотсон описал, как учащался его пульс по мере приближения к открытию структуры ДНК (Watson, 1969). Опросы современных исследователей также показывают, что они испытывают сильные эмоции в процессе своей работы, особенно если она увенчивается желаемым результатом. Так, один из опрошенных Б. Эйдюсон ученых сделал такое признание: "Самое большое удовольствие в своей жизни я получил от открытий, которые я сделал ... Если бы я завтра заработал миллион долларов, это было бы приятно, но не выдержало бы никакого сравнения с удовольствием от сделанного открытия ... это удовольствие, с которым ничто не сравнится" (Eiduson, 1962, р. 90). Впрочем, подобные "хорошие" эмоции не всегда имеют столь же "хорошие" проявления. "Ученый обнаруживает сильное эмоциональное участие в любой идее, которая к нему приходит, и поэтому отстаивает и хорошие, и плохие идеи с одинаковой настойчивостью", - пишет Б. Эйдюсон, обобщая свой опыт общения с людьми науки (там же, р. 135). 275 — 232 —
|