|
Последний случай не такой уж фантастический, как может показаться на первый взгляд. Это случай, когда образование оказывается в сфере идеологии и политики, которая, в свою очередь, в полном соответствии с политэкономией марксизма подчиняется экономике. Архитектор экономического возрождения Германии Л. Эрхард говорил, что, хотя экономика и образование органически вписываются в дело реализации высших общих задач и целей руководства государством и обществом, они все же призваны в первую очередь реализовать свои внутренние, присущие им основные цели и решать свои специфические задачи. Было бы неверно, подчеркивал он, выводить, скажем, цели образования человека из экономических императивов и потребностей. Такой подход привел бы к опошлению и духовному обеднению, к прагматизму. В любом случае (инкапсуляции или экстерриториальности) больше всего страдает духовная компонента светского образования, с чем связаны постоянно воспроизводящиеся призывы к гуманизации и гуманитаризации практически любого, даже гуманитарного образования, к преодолению технократизма. Образование, лишенное духовной компоненты, готовит своих питомцев как людей полусвета (ср. с пушкинским полупросвещением). Следует специально подчеркнуть, что духовная компонента вовсе не эквивалента религиозности. Религия не имеет монопольного права на духовность. Последняя может иметь своим источником не только духосферу, но и другие сферы. Правда, для того чтобы эти источники были действенными, необходимы определенные условия. Вот что писал об этом П. И. Зинченко: «Для того чтобы мысль стала подлинным приобретением личности, необходимо, чтобы она не только отразилась в сознании в своем объективном значении, но и приобрела для личности определенный смысл. Такое усвоение возможно тогда, когда знание не только понимается, но и осознается личностью в связи с определенными ее потребностями, интересами, стремлениями, чувствами. Знания открываются тогда как бы не только разуму, но и сердцу. Так усвоенное знание является подлинным знанием: оно становится, как говорит Ушинский, «духовной силой», благодаря которой личность начинает иначе смотреть на мир, иначе чувствовать, иначе желать и действовать» (Зинченко П. И., 1996. С. 121). Игнорирование или оставление в тени широкого контекста, в котором образование вольно или невольно все же существует, объясняет неэффективность, а порой и «дефективность» многих реформ образования. В 1920 г. психолог Г. И. Челпанов писал о первой советской реформе школы, что она сделана как будто не для родной страны, не для родного народа, а для колонии. Все последующие реформы стоили одна другой и походили на первую. Пристрастие к реформам возникает тогда и там, где нет уважения к форме. Неправдоподобная для цивилизованной страны частота реформ, страсть к стратегиям и доктринам мешает становлению формы. Казалось, что вроде бы время реформ прошло. Но... «видать не наигрались досыта». Не реформа, а новый этап реформы, как будто это не одно и то же. Первые опыты показывают, что поиски ведутся все в том же прагматическом целевом пространстве. На деле для выработки образа и разумной программы развития образования полезно на первом этапе занять «эгоцентрическую позицию», т. е. заботиться об образовании per se (для себя), и лишь на втором — заботиться о преходящих, часто меняющихся, прагматических требованиях незадачливых заказчиков. К несчастью, образование находится в слишком сильной зависимости от них. Отстройка от этих требований (о степени их компетентности лучше не говорить) необходима еще и потому, что прагматическая ориентация образования препятствует его вкладу в построение гражданского общества. Один английский наблюдатель накануне Первой мировой войны говорил: «Наиболее распространенный тип среди русских преподавателей — тип идеалиста. Преданный своему делу и неутомимый, когда нужно помочь ученикам, это подлинный учитель молодежи. И хотя его жалованье ниже, чем в большинстве других стран, энтузиазмом своим он значительно превосходит преподавателей в других странах» (Геллер М., Некрич М., 1996. С. 11—12). — 280 —
|