|
Гражданское мужество, требующееся для этого, впечатляет. Берни писал, что боль отчуждения от тех, "с кем мы [шли] из воскресенья в воскресенье в дом Божий — многие из наших близких <…> родственников отстранились от нас, и целое общество <…> глядящее на тебя как на врага его спокойствия, — немалое испытание"39. В 1834 г. он писал Вельду: "У меня нет ни одного помощника — ни одного, от кого я мог бы получить сочувствие в этом вопросе!". Снова и снова он сталкивался с осуждением и угрозой насилия со стороны толпы, и в то время верил, "что если когда-то должно наступить для этого время, то оно наступило сейчас, когда наша республика с ее де-лом всеобщей свободы в беде, когда все, чем только может рисковать патриот, должно быть поставлено на карту ради ее освобождения <…> [Люди должны] сами умереть свободными, а не рабами, или наша страна, славная в своих надеждах, исчезнет навсегда". Противостояние, с которым они столкнулись, послужило укреплению их убежденности. Гаррисон ответил на него увеличением агрессии и более тесной идентификацией с неграми. Он выразительно писал: Я сознаю, что многим не нравится жесткость моего языка, но разве нет причины для жесткости? Я буду суров как правда и бескомпромиссен как правосудие. На эту тему я не хочу думать, или говорить, или писать со сдержанностью. Нет, нет! Скажите человеку, чей дом в огне, чтобы он сдержанно поднимал тревогу; скажите ему, чтобы он сдержанно спасал свою жену из рук насильников; скажите матери, чтобы она постепенно выносила своего ребенка из огня, в который он упал; но не заставляйте меня использовать сдержанность в таких случаях, как эти! Я серьезен. Я не стану вилять — я не прощу — я не уступлю ни единого дюйма — И Я БУДУ УСЛЫШАН. Апатии людей хватит для того, чтобы заставить каждую статую спрыгнуть с пьедестала, и поторопить воскрешение мертвых. Ни один чувствующий человек не может выдержать столь длительной агрессивной активности без серьезных сомнений время от времени в правоте своей позиции. Период сомнения и нерешительности у Берни касается нас особенно, поскольку он сопряжен с типичным современным беспокойством. Он постоянно боялся, что его решения будут слишком воздействовать на чувства, пытаясь все время убеждать других с помощью разума, равно как и себя: "Когда я вспоминаю, как спокойно и бесстрастно мое сознание движется от истине к истине в отношении этого предмета [т. е. рабства], и к еще высшей, я чувствую удовлетворение от того, что мои заключения не есть плоды энтузиазма". Позже он отчаялся в том, что Юг может быть завоеван разумом. Несмотря на ухудшающееся здоровье, он приехал в Нью-Йорк, чтобы служить в качестве секретаря Американского антирабского общества. Весьма интересно, что он, полагавшийся на разум, разочаровался в требовании постепенности в отмене рабства перед своей смертью в 1857: "Когда или как оно [рабство] закончится, я, должен сказать, не вижу". — 99 —
|