«Другой» мистер Б. — это брутальный хозяин, т. е. персонификация всего того, что первый мистер Б. отказывается признавать в себе. Это можно понять в свете юнговской концепции тени. Юнг использовал этот термин при описании двух зависимых, но, тем не менее, различных явлений: 1) всей полноты бессознательного, т. е. всего, что мы отказываемся признавать в себе, и 2) особой персонификации, которой человек «не имеет желания быть», «совокупности всех тех неприятных качеств», которые человек стремится скрывать. Таким образом, тень — это персонификация какого-либо аспекта личности таким, каков он есть на самом деле. Поскольку эго стремится подавить такие аспекты личности, тень часто сама навязчиво проявляет их. В течение первых двух третей романа первый мистер Б. находится «во власти» второго мистера Б., т. е. теневых наклонностей «лучшего» джентльмена. После прочтения дневника Памеллы, первый мистер Б. наконец понимает ее достоинства. Иными словами, он читает ту историю, которую хочет прочесть. Но он не может прочитать ту историю, которую дневник рассказывает на самом деле: о его собственной сексуальной агрессивности и даже о жестоких поступках. Иными словами, мистер Б. испытывает нежелание признать свои собственные теневые наклонности, или, следуя словам Памеллы, «каков он в истинном свете». Интенсивность, с которой он желает Памеллу, свидетельствует о том, что он неумышленно наделяет ее архетипическими атрибутами. В настоящее время литературные критики, интересующиеся применением юнговских идей при анализе текста, часто стремятся, прежде всего, установить ведущий архетипический образ или паттерн. Я сомневаюсь в правильности такого подхода по двум причинам. Этот подход предполагает, во-первых, что значение архетипического материала всегда, в сущности, одинаково и, во-вторых, что, на первый взгляд, одинаковые повествовательные структуры имеют сходное психологическое значение. Мифические паттерны — это не статические, а развивающиеся структуры. Иногда значение какого-либо мотива уменьшается. В классические времена битва между лапифами и кентаврами имела такую важность, что была выбрана в качестве темы метоп на южной части Афинского Парфенона, но, со временем, эта история постепенно перестает быть характерной для искусства. В иных случаях миф будет открывать новые пласты значений. Наиболее очевидным примером, возможно, является миф о Нарциссе. Несмотря на его относительно небольшую важность в классические времена, начиная с эпохи Возрождения, она постепенно возрастает, пока, в начале XIX века, этот миф не становится одним из доминирующих в эпоху Романтизма. Например, существуют поразительные параллели между версией истории о Нарциссе Овидия и романом в стихах «Евгений Онегин» Александра Пушкина (1823-1831 гг.). Но маловероятно, что, даже в случае детальной разработки, распространение этих параллелей способно осветить более чем один аспект (хотя, возможно, и существенный) романа. Значение архетипического материала всегда изменяется, и каждая новая формулировка основного паттерна видоизменяет существующие скрытые смыслы данного паттерна. — 119 —
|