|
радикальную внеположность или гетерогенность одного голоса по отношению к другому, включая самого романиста. Она или он, с этой точки зрения, не находятся в какой-либо привилегированной ситуации по отношению к самому персонажу. В этой перспективе диалогизм больше не сводится к формальным и дескриптивным принципам и не относится только к языку: гетероглоссия (многовариантность среди дискурсов) - специальный случай экзо-топии (инаковости как таковой), и формальное изучение литературных текстов становится важным, потому что ведет от внутрилингвистических к внутрикультурным отношениям> [Man, 1989, р. 109]. Такая гуманитарная методология на основе автор-пер-сонажной вненаходимости построена не была (и не построена пока никем). Не найдем мы в наследии ученого и психологии звучащих голосов культуры. Правда, американские исследователи Г. Морсон и К. Эмерсон находят у русского мыслителя наметки прозаики - теории всякого текста, написанного прозой - в противовес и в дополнение к поэтике - теории художественного языка, поэзии и прозы [см. Morson, 1988; Emerson, 1988]. Частью такого проекта можно представить и общее учение о персоноидных и психоидных персонажах текста в голосовой, визуальной или иной перцептивной модаль-ностях. Эта психология без испытуемого могла бы разработать идею звучащего бытия, намеченную русским мыслителем. ТРАДИЦИОННОЕ НАПРАВЛЕНИЕ В ИСТОРИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ И СОВРЕМЕННАЯ ГУМАНИТАРНАЯ КУЛЬТУРА. Воссоздание гуманитарной психологии в нашей стране немыслимо без возвращения к приоритетам книжной образованности. Для современного технократического ума, подходящего к психологии с требованиями немедленного эффекта, частичное обоснование этого реставрационного процесса дает слияние герменевтического Историческая психология XX века понимания с процедурами так называемой гуманистической терапии. Будучи гуманитарием, психолог сталкивается с историзмом повседневного сознания. Фигуры и факты прошлого для его испытуемого или пациента являются не абстрактным знанием, но эмоциональным опытом; объединение с культурным символом может стать главной задачей и движущей силой развития личности. Это психотерапевтическое значение истории понимали такие психологи, как К.Г. Юнг и Л. Бинсвангер. <Конечно, несчастны будут пациенты, если для излечения они вынуждены будут понять Гераклита или Гегеля; в то же время никто не излечится, не будет действительно излечен в самой глубине своего существа, если врачу не удастся высечь в нем огонек духовности>, - писал основоположник экзистенциального психоанализа Л. Бинсвангер [цит. по Spiegelberg, 1982, р. 184]. Обращенная к индивидуальному и коллективному опыту культуры историческая психология становится психологией исторического сознания современного человека. — 65 —
|