|
В интеллектуальных вариантах мистики, созерцающей душу, оставлены способности зрения, вкуса, слуха, осязания, обоняния для отличения добра от зла и для улавливания превосходных качеств Слова (бескачественного и простого по себе). Эти квазиперцепции составляют чувственную феноменальную ткань текстуального существования, подобно тому как <натуральные> перцепции служат активно-двигательному существованию (в человеческой деятельности они еще и технизированы). <Велика она, эта сила памяти, - восклицает Августин в знаменитой <Исповеди>, - Господи, слишком велика! Это святилище величины беспредельной. Кто исследует его глубины! И, однако, это сила моего ума, она свойственна моей природе, но я сам не могу полностью вместить себя. Ум тесен, чтобы овладеть собой же. Где же находится то свое, чего он не вмещает? Ужели вне его, а не в нем самом? Каким же образом он не вмещает этого? Великое изумление все это вызывает во мне, оцепенение охватывает меня> [Августин, 1991, с. 245]. Бездонная глубина памяти не тождественна индивидуальному опыту. Это нечто, подобное тому, что Юнг назовет Психологическая история эпох и психических процессов коллективным бессознательным. Августин, почитаемый не только основоположником католического богословия, но и предтечей гуманитарно-экзистенциальной струи в новоевропейском познании, с этой точки зрения понимает под сущностью памяти смысловую избыточность текстуальных значений. Августиновская память, как и амодальная чувственность греческих мистиков, имеет культурную (уже - текстуальную), а не предметно-деятельностную основу. Линии технопрактической социализации и олитератури-вания психики иногда кажутся параллельными, но их стрелки указывают в разные стороны. При взаимоналожении книжные и социально-практические модусы психики оказываются контрастными парами: <целенаправленное - пассивное>, <опосредованное - непосредственное>, <временное - вечное>, <индивидуализированное - универсальное>, <существование - деятельность>. На гуманитарно-медитативном полюсе существование стремится освободиться от натуральных и деятельностных атрибутов и слиться, насколько это возможно, с надличностным универсализмом культуры. Исходно активная демиургическая функция отводится только суп-ранатуральному существу Бога. Теология тщательно делит все сущее на несотворенное и тварное, заменив этим прежние разделения духовного и физического, природного и культурного, человеческого и животного. Художественное творение в этой системе взглядов является тварью. Художник, присвоив прерогативы демиурга, подменяет художественную продуктивность (тварь рук своих) непрерывным креационизмом, где предметные моменты тонут в процессе сотворения как второстепенные. — 259 —
|