|
Из такого настроения и склада религиозных понятий вышли два важных следствия, с которыми тесно связано возникновение раскола: 1) церковные обряды, завещанные местной стариной, получили значение неприкосновенной и неизменной святыни; 2) в русском обществе установилось подозрительное и надменное отношение к участию разума и научного знания в вопросах веры… В одном древнерусском поучении читаем: «Богомерзостен пред богом всякий, кто любит геометрию; а се душевные грехи – учиться астрономии и еллинским книгам; по своему разуму верующий легко впадает в различные заблуждения; люби простоту больше мудрости, не изыскуй того, что выше тебя, не испытуй того, что глубже тебя, а какое дано тебе от Бога готовое учение, то и держи»… Такой взгляд питал самоуверенность незнания: «Аще не учен словом, но не разумом, – писал про себя древнерусский книжник, – не учен диалектике, риторике и философии, но разум Христов в себе имею». Так древнерусским церковным обществом утрачивались средства самоисправления и даже самые побуждения к нему. НАЦИОНАЛЬНО-ЦЕРКОВНОЕ САМОМНЕНИЕ <…>. Органический порок древнерусского церковного общества состоял в том, что оно считало себя единственным истинно правоверным в мире, свое понимание божества исключительно правильным, творца вселенной представляло своим собственным русским богом, никому более не принадлежащим и неведомым, свою поместную церковь ставило на место вселенской. Самодовольно успокоившись на этом мнении, оно и свою местную церковную обрядность признало неприкосновенной святыней, а свое религиозное понимание нормой и коррективом боговедения»[68]. Я не специалист по истории России. Если кто-нибудь докажет, что качество жизни русских крепостных было лучше, чем современных им англичан и французов, или что митрополитов в раю больше, чем кардиналов, я готов пересмотреть свою точку зрения. Но к истории русской сексуальной культуры идеи Ключевского определенно применимы. Мир, в котором мы сегодня живем, неизмеримо богаче и интереснее советского. Никогда еще на моем веку в России не было такой разнообразной культуры, литературы, искусства и даже, при всех трудностях, общественных и гуманитарных наук. Это многообразие появилось не из потайных ящиков советских «внутренних эмигрантов», оно – результат выросшей свободы и открытости общества, творческую активность которого не смогла парализовать даже унизительная бедность 90-х годов. Но одновременно налицо рост ксенофобии, традиционализма, агрессивных нападок на культуру и цивилизацию. Что это – пережитки прошлого, которые раньше принудительно удерживались в тени, или ростки непривлекательного будущего? — 228 —
|