|
Я сидел у ворот дачи, когда он возвращался из волости. – Ну что? – спросил я его как-то машинально. – Посадил! – отвечал он, пожав плечами и поздоровавшись. – Кого посадил? – Да эту самую проститутку-то!.. Посадил в холодную. – За что же? – Да куда я ее дену? Доктор ждал, ждал – не дождался, обещался приехать после, а пока что оставил записку – «надзирать»… А как я буду надзирать за ней? Не караульщика же в самом деле нанимать мне… На какие деньги?.. Ну и распорядился запереть в темную… Накормить – накормят… А ведь так-то пустить на волю – она вон совсем уж голоса лишилась – так ее пустить нельзя. – Почему же в холодную? – Да куда же-с? Ведь нету… Ведь у нас ничего этого нету… Больница за пятьдесят верст… Ведь нету этого ничего… У нас холодная за все – и клиника и тюрьма, и исправляем, и отрезвляем, и внушаем – всё в одном месте. Запер в холодную – и все! Кабы какие прочие способы были или что-нибудь по-христиански, а то ведь нету. Холодная – это есть, – ну, и сажаем… Даже странники, которые, бывает, ко святым местам идут, ночевать просятся – и тех, бывало, в холодную на ночлег запираем, потому народ набаловавши, распустивши… Иной странник попросится ночевать, да и обмолебствует что-нибудь из сундука… Старшина помолчал, отер платком лоб и проговорил: – Конечно, воет, сидит… Я и сам понимаю, что за удовольствие за железной решеткой сидеть, да ведь, матушка моя, ничего не поделаешь… Ведь этакую болезнь в народе разводить – тоже не хвалят за это… Я уж и так отвечаю, отвечаю, уж и отвечать-то устал… Прибавив своим рассказом к тяжелому впечатлению дня еще новую тяжелую и неприветливую черту, старшина ушел. Но этим дело не кончилось, и на другой же день последовало новое дополнение. – Петр Петрович вас спрашивает, – сказали мне утром следующего дня. Петр Петрович был все тот же старшина. – Где он? – Он на лошади, в телеге… Я вышел на дорогу. Петр Петрович сидел, а внизу, в ногах у него, на мешке, сидела девочка лет четырех и во всю мочь заливалась горючими слезами. Вся она была в грязи, в одном ситцевом платьишке, которое заменяло и рубашку; ноги были босые, грязные, а голова простоволосая. – Что мне вот с этой девочкой делать? Матку-то сегодня в лазарет отправили, а вот дочка осталась. – Это той, про которую вы вчера рассказывали? – Вот этой самой дочь… Мать-то, должно быть, не сказала доктору – думала, отпустит, – он уехал, приказав отвезть ее в лазарет, а про девочку ничего не сказано… Отдать к матери – ну-ко и девочка захворает? Так что бы чего – на ней неприметно, ничего худого… Оставить здесь – никто не берет, боятся. И в самом деле, может и девочка больна… Куда я с ней денусь? — 221 —
|