|
– Мы с удовольствием. Мы подстелим что-нибудь… А ящик-то под голову. – Это ящик что такое? живопись? – Да, предметы к этому, тоись… – Ну, а предметы под голову. – Ладно, ладно. Спасибо, друг!.. Мы разберемся! Прохожие начали укладываться. Иван постоял и неторопливо пошел к двери. Живописец и спутник его, разостлав по полу свои одежи, растянулись. – Фу, батюшки, благодать какая… Уж и жара, – бормотал живописец… – Парит! – сказал спутник. – Смерть… Уф, боже мой!.. Ну, батюшка, что же вы мне не договорили, как вы это грешить винцом-то начали. – Да так и начал-с, – серьезным и несколько грустным басом заговорил его спутник. – Из-за пустяков, дальше да больше… Наконец того… доходит в замету самому. Под Тихонов день, как теперь помню, призывает он меня и строго выговаривает за мое поведение. Я же, признаться, изучился тщательно во лжи и отвечал ему: «В. п.!.. простите меня. Семь лет с зятем и сестрой не видался. Проезжая из Москвы, попотчевали они меня. Как владыку, прошу простить меня или наказать»… На это они оказали: «Прощаю»… Я же полз на коленях, говоря: «Накажите!» – «Прощаю!» – Умоляю опять, повелел удалиться. Иван высунул голову в дверь и произнес: – Художники, господа! Вы будьте столь добры не курить! – Нет, не бойся, – заговорил живописец. – Уж сделайте милость. Время, сами знаете, какое! Чего боже избави – искра, и шабаш! – На этом будьте покойны. Я тыщи рублей не возьму, чтоб его коснуться… Тьфу! – То-то-с… Сушь! Порох! – Боже избави! – Уж будьте так добры! Иван ушел, бормоча: – Тут теперь за всякую малость взыск! Жара и тишина между тем все более и более налегла отовсюду; протянувшийся на высоком холме лес засинел под косыми солнечными лучами; ветер вяло дышал в разгоревшееся лицо. Наседка с цыплятами чуть слышно ворчала под крыльцом. По дороге в холодке пробирались богомолки, надвинув на лицо головные платки и нагнув голову. Навстречу им шел пьяный мужик в расстегнутой свите. – Откуда? – проговорил он. – Киевские, батюшка, киевские. – К-еивские! а-а за меня, чай, забыли помолиться. – Как забыть? Мы про тебя всю дорогу вспоминали. – То-то! На вас не закричи, вы и рады… Мужик споткнулся и без шума повалился на бок; он приподнялся было на одной руке, подумал и лег опять, проговорив: – Еще маленько сосну. Посреди постоялого двора на солнце стояла телега с каким-то продуктом, тщательно закрытым кожами и увязанным веревками. На телеге спал хозяин ничком; отпряженная лошадь ела овес из мешка, привязанного между оглоблями. По временам она валилась на землю, звякая бубенцами. — 281 —
|