|
– Пировать умели! Все хинью пошло, все прахом… – Михаил Иваныч, за что вы не любите дедушку? – спрашивала Надя. – Да за что ж мне его любить-то?.. Вашему родителю я обязан: он меня призрел… а дедушка ваш мало кому пользы сделал. – Отчего мне не хочется к ним идти? – спрашивала Надя, не имея надлежащих оснований вступаться за дедушку. – Да чего хотеться-то?.. Кабы вы его любили. А то и вам его не за что любить-то. Надя молча думает о чем-то, но наконец говорит, лениво поднимаясь с лавки: – Нет, люблю! – …За что любить-то?.. Надя не отвечает, потому что действительно не понимает, почему ей нужно любить дедушку. Однако она еще раз кивает головой, как бы повторяя: «Нет, люблю…» – Авдотья! – говорит она кухарке топотом, входя в кухню. – Что дедушка? Прежде нежели ответить, кухарка с упорным молчанием ворочает какими-то корчагами, ушатами и отвечает совсем не на вопрос: – И только бы, только бы вынес господь!.. Авдотья постоянно проклинает Птицыных, потому что жизнь ее в их доме действительно каторжная. На всех четырех умирающих она одна прислуга; в кухне над ее головой висят четыре колокольца, за которые умирающие дергают каждую минуту, требуя то того, то другого; вследствие этого в кухне ежеминутно идет звон, от которого Авдотья потеряла человеческий смысл. До нее здесь перебывало множество народу, и каждый из них не мог выжить одного дня, и Авдотья жила только потому, что ей некуда было деться с двумя своими ребятами. – И какой демон уживет здесь! – говорит Михаил Иваныч, глядя на звонки. – Ишь колокольню какую выстроили! кажется, тыщи рублей не возьму, чтобы мне тут… тьфу! – Сама-то вдарит, вдарит в колоколец в полночь, так с печи кубарем и летишь… Всех ребят дураками сделали… С испугу плачут! – дрожащим от гнева и трудов голосом говорит Авдотья, продолжая ворочать корчаги. – Барин – тот делает удар легкий. Барчук еще тише, а бабка да сама – так уж ровно бешеные! Пуще всего сама: поминутно, поминутно… Бабка, – та очнется раз в день, а то и в два, да уж и дернет! Прибежишь к ней, а она этак-то ровно рыба рот разевает: «в карман-то», говорит. – Опоздала! – радостно рычит Михаил Иваныч, удерживаясь при барышне от более веских выражений. – Ушли карманы-то, убежали… хе-хе-хе… Ишь как они привыкли к чужим карманам, так это даже удивительно, ей-богу… – Что ж дедушка? – спрашивает Надя, как-то обессилев от этих разговоров, и, узнав, что дедушка и бабушка живы, еле плетется в комнаты. — 25 —
|