|
В эту пору жизни мещанина Дрыкина никакая победа над ним не была возможна. Если бы дела продлились в таком порядке, то Ненила не успела бы ни разу вздохнуть свободно во всю жизнь, а Балканиха не имела бы случая восторжествовать. Но господь помог им обеим. Дрыкин с давнего времени жаловался на боль в глазах. Добрые люди советовали ему пить по зарям по два стакана чернобыльного настою, нюхать хрен и проч. Особенно было обращено внимание в этом лечении на то, чтобы суметь воспользоваться лекарством по возможности «до заутрени», «до петухов». В этом почему-то считали тайну лечения; однако, несмотря на всю силу доморощенных волшебств, дело кончилось тем, что Дрыкин ослеп. В одно утро он открыл глаза, тер их кулаками, таращил, крестился и наконец почти со слезами сказал: – Нилушка! ведь я не вижу! – Что ты? – Господи! Господи, что ж это такое? ведь ослеп!.. Дрыкин заплакал. Ненила сначала в недоумении смотрела на мужа; потом ей вспомнилось что-то очень далекое, на лице появилась краска. – Ослеп? – спросила она. – Ослеп! как есть ослеп! – Слава тебе, господи! – с истинным благоговением заговорила она. – Слава тебе, царю небесному! Ослепи ты его, ирода, навеки нерушимо… – Жен-на! Побойся бога! – стонал муж. Но жена, вместо сожаления, захохотала и весело стала дразнить его: – Ну, тронь?.. Ну, сделай твое такое одолжение, тронь? Найди меня!., где я? ха-ха-ха! – Б-боже мой, бож-же мой!.. С тех пор в доме Дрыкина пошло все вверх дном. Ненила, которой в эту пору было только двадцать шесть лет, тотчас же изгнала жильцов; вместе с ними выгнала вон из комнат своих ребят, которых она терпеть не могла за их безобразные рожи, – и запировала. Начала она переменять платья по пяти раз в день; явились у ней толпы приятельниц и винцо в полуштофе; целые дни шло щелканье орехов, и частенько подгулявшие бабы визгливо орали песни. Дрыкин стонал, лежа в своем подвале. Такие безобразия Ненилы продолжались по крайней мере с полгода; к концу этого времени она успела нагуляться «на все» и поугомонилась, не переменяя, впрочем, своих отношений к мужу. За воротами, куда Дрыкин наконец-таки опять перебрался, шло по-прежнему обделывание дел, но уже в степени гораздо меньшей против прежнего, ибо денежные расчеты Дрыкина постоянно перебивались мыслями совершенно побочного свойства. – Ты говоришь, ударить ее? – говорил он, раздумывая, своему приятелю. – Ударить! Голубчик! как же ты ее ударишь, когда… – Жену-то? — 142 —
|