|
– Али правды нет на свете? – гремит «коновод», вдруг взявшийся незнамо откуда. – Подымай, ребята, последними животами!.. Все одно помирать! – Выпускай последний дух!.. Авось сыщется правда-то!.. – Бог-то на небе, чай, есть! – Оскребай, ребята, что есть! Н-но! заодно! Этот момент в жизни распоясовцев был полон таким удивительным самоотвержением, какое бывает только в самые решительные минуты. Выворотив все, что «оставалось», «выпустив последний дух», распродав «коровенок, овчонок», распоясовцы стали доходить до Москвы, которая казалась им выше губернского города, стали доходить в Петербург, после того как Москва «просолила дело». И когда в Петербурге тоже оказалось что-то плохо, то, воодушевившись мыслию, что Петербург сошелся не клином, стали распоясовцы достигать до сената и т. д., пока не уперлись в пересылочную тюрьму. Оставшиеся дома распоясовцы ждали результатов с непоколебимым терпением. Не было случайно проходившего или проезжавшего чрез их деревню человека, к которому они не адресовались бы с расспросами о своем деле и не совали бы ему поросенка, чтобы он сказал все, что знает. Сами они не знали ничего. – Где у вас бумаги? – спрашивал заинтересовавшийся проезжий. – Бумаги даны Пармену. – А Пармен где? – В губернии. – А где такая-то бумага? – Дьячков сын, Антилкин, взял. – Где же он? – Неизвестно… – А такая-то? – А такой и не было. – Должна быть! – Может, у Пахомки… У Пахомки нагдысь оглядел я бумагу. – Как у Пахомки? у Радивона! Радивон сказывал, говорит, у него вишь! – У Радивона воспяная бумага, эво ты! Припущать оспу… – А може… – Так нет бумаг? – Бумаг у нас, надо говорить прямо, нету! – Ну, так ничего и нельзя делать! – Ничего? – Ничего нельзя!.. Таков был большею частию ответ всех, кто понимал дело или хотел понять его. Всякий раз распоясовцы после таких расспросов становились грустнее и всё больше и больше чувствовали железную силу незнания и бессилие разорвать эту паутину «сроков», «просрочек», «апелляций», «кассаций», «скопий». Спасибо, большое спасибо прохожим богомольцам, отставным солдатам и прочему захожему люду, тоже, как и распоясовцы, не понимавшему в этом деле ровно ничего. Те всегда говорили, что их дело верное, что повернуть его можно как угодно, что стоит только дойти куда выше, а там только черкнут и сразу перевернут всю округу. Солдаты особенно ярко представляли возможность успеха. Они сами бывали в Петербурге и видели всё и знают, «а что ежели становой там что-нибудь, так в Петербурге становые продаются по грошу пара!» Точно сахар, вести эти расплывались по сердцу распоясовцев… Однажды Мирон Петров, распоясовский мужик, ездивший к Троице-Сергию, привез подобную же весточку и от питерских ходоков, которых он, впрочем, не знал, а слыхал, что на станции одному купцу кто-то сказывал, что вышло распоясовским «в пользу», а купец все это рассказал Мирону, да и купец-то какой-то незнакомый… — 10 —
|