|
– Но когда же… – заикнулся было Линкин. – Стой! ты погоди пасть-то розевать! пущай сперва свидетель доскажет! – крикнула на него толпа. – И будучи я приведен от тех его слов в соблазн, – продолжал Карапузов, – кротким манером сказал ему; «Как же, мол, это так, ваше благородие? ужели, мол, что человек, что скотина – все едино? и за что, мол, вы так нас порочите, что и места другого, кроме как у чертовой матери, для нас не на шли? Батюшки, мол, наши духовные не тому нас учили, – вот что!» Ну, он, это, взглянул на меня этак сыскоса: «Ты, говорит, колченогий (а у меня, ваше высокородие, точно что под Очаковом ногу унесло*), в полиции, видно, служишь?» – взял шапку и вышел из кабака вон. Линкин разинул рот, но это только пуще раздражило толпу. – Да зажми ты ему пасть-то! – кричала она Грустилову, – ишь речистый какой выискался! Карапузова сменила Маремьянушка. – Сижу я намеднись в питейном, – свидетельствовала она, – и тошно мне, слепенькой, стало; сижу этак-то и все ду маю: куда, мол, нонче народ, против прежнего, гордее стал! Бога забыли, в посты скоромное едят, нищих не оделяют; смотри, мол, скоро и на солнышко прямо смотреть станут! Право. Только и подходит ко мне самый этот молодец: «Слепа бабушка?» – говорит. «Слепенькая, мол, ваше высокое благородие». – «А отчего, мол, ты слепа?» – «От бога, говорю, ваше высокое благородие». – «Какой тут бог, от воспы, чай?» – это он-то все говорит. «А воспа-то, говорю, от кого же?» – «Ну, да, от бога, держи карман! Вы, говорит, в сырости да в нечистоте всю жизнь копаетесь, а бог виноват!» Маремьянушка остановилась и заплакала. – И так это меня обидело, – продолжала она, всхлипывая, – уж и не знаю как! «За что же, мол, ты бога-то обидел?» – говорю я ему. А он не то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза: «Утрись, говорит, может, будешь видеть», – и был таков. Обстоятельства дела выяснились вполне; но так как Линкин непременно требовал, чтобы была выслушана речь его защитника, то Грустилов должен был скрепя сердце исполнить его требование. И точно: вышел из толпы какой-то отставной подьячий и стал говорить. Сначала говорил он довольно невнятно, но потом вник в предмет, и, к общему удивлению, вместо того чтобы защищать, стал обвинять. Это до того подействовало на Линкина, что он сейчас же не только сознался во всем, но даже много прибавил такого, чего никогда и не бывало. – Смотрел я однажды у пруда на лягушек, – говорил он, – и был смущен диаволом. И начал себя бездельным обычаем спрашивать, точно ли один человек обладает душою, и нет ли таковой у гадов земных! И, взяв лягушку, исследовал.* И по исследовании нашел: точно; душа есть и у лягушки, токмо малая видом и не бессмертная. — 306 —
|