|
– Очнись, батя! ужли ж Аленку собакам отдать! – испугался бригадир. – Не к тому о сем говорю! – объяснился батюшка, – однако и о нижеследующем не излишне размыслить: паства у нас равнодушная, доходы малые, провизия дорогая… где пастырю-то взять, господин бригадир? – Ох! за грехи меня, старого, бог попутал! – простонал бригадир и горько заплакал. И вот, сел он опять за свое писанье; писал много, писал всюду. Рапортовал так: коли хлеба не имеется, так, по крайности, пускай хоть команда прибудет. Но ни на какое свое писание ни из какого места ответа не удостоился. А глуповцы с каждым днем становились назойливее и назойливее. – Что? получил, бригадир, ответ? – спрашивали они его с неслыханной наглостью. – Не получил, братики! – отвечал бригадир. Глуповцы смотрели ему «нелепым обычаем» в глаза и покачивали головами. – Гунявый ты! вот что! – укоряли они его, – оттого тебе, гадёнку, и не отписывают! не сто?ишь! Одним словом, вопросы глуповцев делались из рук вон щекотливыми. Наступила такая минута, когда начинает говорить брюхо, против которого всякие резоны и ухищрения оказываются бессильными. – Да; убеждениями с этим народом ничего не поделаешь! – рассуждал бригадир, – тут не убеждения требуются, а одно из двух: либо хлеб, либо… команда! Как и все добрые начальники, бригадир допускал эту последнюю идею лишь с прискорбием; но мало-помалу он до того вник в нее, что не только смешал команду с хлебом, но даже начал желать первой пуще последнего. Встанет бригадир утром раненько, сядет к окошку, и все прислушивается, не раздастся ли откуда: туру-туру? Рассыпьтесь, молодцы! ??За камни, за кусты! ???По два в ряд! – Нет! не слыхать! – Словно и бог-то наш край позабыл! – молвит бригадир. А глуповцы между тем всё жили, всё жили. Молодые все до одного разбежались. «Бежали-бежали, – говорит летописец, – многие, ни до чего не добежав, венец приняли; многих изловили и заключили в узы; сии почитали себя благополучными». До?ма остались только старики да малые дети, у которых не было ног, чтоб бежать. На первых порах оставшимся полегчало, потому что доля бежавших несколько увеличила долю остальных. Таким образом прожили еще с неделю, но потом опять стали помирать. Женщины выли, церкви переполнились гробами, трупы же людей худородных валялись по улицам неприбранные. Трудно было дышать в зараженном воздухе; стали опасаться, чтоб к голоду не присоединилась еще чума, и для предотвращения зла сейчас же составили комиссию, написали проект об устройстве временной больницы на десять кроватей, нащипали корпии и послали во все места по рапорту. Но, несмотря на столь видимые знаки начальственной попечительности, сердца обывателей уже ожесточились. Не проходило часа, чтобы кто-нибудь не показал бригадиру фигу, не назвал его «гунявым», «гадёнком» и проч. — 240 —
|