|
– Эй вы, мелюзга! Кликнуть ко мне Романыча! – закричал Птицын детям. – Нет, тут надобно сразу принять средства героические! Через несколько минут явился Романыч. – С нынешнего года чтоб у меня никакого хозяйства… ни-ни! – сказал Птицын и посмотрел на нас триумфаторским взглядом. – Слушаю-с. – Ни пахать, ни сеять, ни жать… ни-ни! – Слушаю-с. – И все эти книги хранить в конторе, как свидетелей моего легкомыслия! – Ах, mon cher! peut on parler de la sorte![59] – пискнула было мадам Птицына. – Коров продать, сено продать, инструменты продать! скотниц-воровок расчесть! – командовал Птицын. – И чтоб этого духа, чтоб даже следов этого поганства в доме моем не оставалось! Кроме дурака Антипки – чтоб ни одного работника в доме не было! Птицын, очевидно, пришел в восторженное состояние; мы с Коромысловым удивлялись его героизму, но, признаюсь, все это казалось нам как-то дико. «Как же это, однако ж, без хозяйства быть? – вертелось все в голове, – как это жить в деревне и не видеть, как «златые колосья» дремют до земи?» – Всю землю отдавать внаймы! – продолжал между тем Птицын. – А если никто не наймет, или будут неподходящую цену давать, – ну, и черт с ней! Одни покосы убирать, а если в Москве будут такие же анафемские цены на сено стоять, как нынче, – черт и с покосами! Одним словом, это было какое-то всеобщее разрушение, какое-то агрономическое валтазарово пиршество, в заключение которого неожиданно являлось роковое мани-текелфарес*. Какие мысли шевелились в это время во мне, невольном свидетеле геройской решимости моего соседа? Конечно, прежде всего я подумал: друг! это правда, что ты нажил всего два рубля тридцать четыре с половиною копейки, но вспомни, что у тебя спокойна совесть, вспомни, что ты можешь сказать себе: «Да, эти деньги я нажил своим собственным честным трудом! эти деньги не облиты кровью и потом моих ближних! эти деньги я могу истратить на свои удовольствия, не опасаясь никаких угрызений совести!» Неужели сего не довольно? Неужели и этого утешения мало? По моему мнению, так это просто утеха – первый сорт! Но, с другой стороны, мне представлялся и такой вопрос: чем-то ты жил, друг, при таких доходах? и на какие предметы ты их промотал? То-то, чай, затруднялся! Я был даже так неосторожен, что формулировал вопрос свой вслух. – А чем живем? – отвечал сосед. – Известно чем: выкупные свидетельства* помаленьку продаем! Я ведь, батенька, либерал, либерал ведь я, либерал! идеями тверскими увлекался*, в честь Унковского старшего сына Алексеем назвал, Европеус с Головачевым и Сабанеевым от купели у меня воспринимали… вот ведь обстановка-то какая у меня была! — 209 —
|