|
– А ну-те, подлецы! – говорит мосье Шалимов, – сказывайте, кто из вас первый эту пакость выпустил? – Это не я, это цаплин муж! – спешит прежде всех отозваться петухова жена. – Это не я, это сестрицы-чекушечки выдумали! – оправдывается цаплин муж. – Что ты? пьян, что ли? Не при тебе ли куликова сноха это рассказывала? – щебечут, не на шутку струсив, сестрицы-чекушечки. – Ан сами вы пьяны! Не верьте им, добрые люди, ведь они известные сплетницы! – возражает куликова сноха. И тут начинается одна из тех сцен взаимных поклепов и обоюдных доносов, истинная прелесть которых понятна только глуповцу. В продолжение многих часов воздух оглашается односложными возгласами, вроде «нет, ты!» «ан, ты!», покуда наконец кукушкин сирота не наплюет в глаза цаплину мужу в доказательство своей невинности. Засосало! засосало-таки проклятое болото! Нет сомнения, что существует же на свете тот курицын сын, который считает для себя полезным и выгодным наклеветать на Шалимова; но кто именно этот курицын сын и какая именно курица, дымчатая или крапчатая, высидела такую ехидную гадину, это остается тайною глуповской почвы и глуповской природы. Однако, постой же, достойный сын Глупова! умерь на минуту клеветнический пыл свой, и объяснимся. Я очень хорошо понимаю, что ты имеешь полное право клеветать. Ты глуповец, и в качестве глуповца не можешь себе представить оружия более легкого и более действительного. Ты убежден, что Шалимов был не непричастен тому ошпариванию, которое наделало тебе столько хлопот, итак, клевещи на него, облыгай его, удовлетворяй потребности твоего сердца без церемоний! Но для чего ты хоронишься? для чего ты бежишь в кусты, когда нить исследования приводит к тебе? Для чего ты не говоришь прямо: «Да, это я солгал! это я наклеветал!» Не оттого ли, что ты жалеешь свои щеки? Нет, ты не жалеешь их. Ты очень хорошо понимаешь, что они самой природой созданы для пощечин; ты неоднократно доказывал это самым убедительным образом, ибо не только безгорестно принимал пощечины, но даже, немедленно после того, отправлялся играть в бабки. Не оттого ли, что в тебе еще остались кой-какие огрызки совести, которые мешают тебе смотреть прямо в глаза честным людям после такого подвига? Нет, и не оттого, ибо ты достаточно совершал на своем веку и не таких подвигов и всегда смотрел на свет божий не только прямо, но даже с нахальством. Сказать ли тебе, почему ты прячешься? Ты прячешься потому, что чувствуешь панический страх при одном имени Шалимова. Шалимов, в твоих понятиях, не просто молот, могущий раздробить твою голову, не просто ступа, которая может стереть тебя в табак: Шалимов – это принцип, который подрывает все основы твоей внутренней жизни, Шалимов – это навеки нарушенный твой сон. — 362 —
|