|
Но Иванушка продолжает барахтаться. На открытом лице его я безошибочно могу прочесть тревожную думу, которая неотступно преследует его во время этого барахтанья. «Врешь! не обманешь! – думает он, – разве мы своего места не знаем!» С этим словом Иванушка ловким маневром выскользает из рук его и совершенно неожиданно скрывается под стол. – Господи! вот детище-то бог послал! – угрюмо ворчит сторож, отправляясь вытаскивать Иванушку. – Да сядь же, Иванушка! сядь, голубчик! – продолжает усовещивать Зубатов, – как перед богом, обмана тут нет, а именно посадить тебя от начальства приказано! Иванушка вслушивается и, по-видимому, начинает сдаваться. Но переход от сомнения к уверенности совершается в нем быстро и резко. Минуту назад он прятался под стол, теперь же, к полному изумлению всех предстоящих, он не только сел на месте, но даже ноги на стол вскинул. – Не годится, Иванушка, не годится так, – снова вступается Зубатов, – ты пойми, голубчик, что не для озорстваздесь посажен… Сядь, Ваня! сядь же смирнехонько, подожми под себя ноженьки, коли совладать с ними невмочь! Некоторое время, однако, Иванушка сомневается. Видал он на своем веку виды и потому знает верно, что все на этом месте спокон веку именно так сиживали, как он сидит! Все думается ему, не издевается ли над ним Зубатов, не надувает ли его, не будет ли ущерба его значению, если он сядет, как все люди сидят. Однако добрые его инстинкты возымели свое действие. Не прошло четверти часа, как вижу я: сидит Иванушка на месте прямо и чинно, руками не болтает, ногами не неистовствует, смотрит ласково и радошно. – Ну, давай, коли так, судить да рядить! – говорит он, предварительно перекрестившись. Наш губернский деньВведениеКак там ни шути, а жить скучно. Жизнь сорвалась с прежней колеи, а на новую попасть и не смеет, и не умеет. Люди ходят как сонные или сидят себе сложа руки, вперив взоры в туманную даль – ничего в волнах не видно! Особенно мастерски умеем скучать мы, провинциалы. Там, в Петербурге, что-то затевается, какая-то все стряпня идет; одни болтают, что готовится нечто громадное, другие брешут, что чересчур что-то маленькое. Мы сидим в мурье и недоумеваем; нам-то желалось бы, чтоб все это было маленькое да миниатюрненькое… а вдруг, черт возьми, левиафана хватят? Ведь с нашими робятами и это случиться может! Вот пронеслись слухи, будто откупа трещат – председатель казенной палаты дрожит и слабеет желудком. «Куда же я с малыми детьми денусь? – спрашивает он сам себя, – да пойми же ты, черт, что у меня восемь дочерей, и каждой надобно по приданому!» — 288 —
|