|
– Слышал, – говорит, – Федот Карпыч, что Корней Мироныч от нас в дальны стороны сбирается? Как сказала она это, Федот Карпов даже помертвел весь. Ну, и Корней словно потупился. А она заместо того, чтоб смирять их, только пуще друг на дружку натравливает. – Сказывают, как это там хорошо да привольно, и реки-то, слышь, молочные, и берега-то кисельные, и воруют-то все безданно-беспошлинно… ин и тебе за ним уж бежать, Федот Карпыч? Слушает это Федот, а у самого даже бороденка словно лист трясется. – Правду, что ли, баба лает? – говорит. Ну, солгать бы тут Корнею: пошутил, мол, и вся недолга; однако он или посовестился, или не нашелся с первого разу: пробормотал что-то невнятно в ответ и замолчал. – Ан врешь ты! – говорит Федот, – не посмеешь отсель уйти! А сам и заикается-то, и по столу-то кулаком бьет… – Али люб тебе стал? – говорит Корней. – Люб не люб, а у меня с тобой счеты есть… В кабалу ты ко мне шел! Ну, лезет на Корнея, да и шабаш, даже на месте словно скачет; и кулачишком-то, и головой-то ему в брюхо норовит… удивление, да и только! – Ты, – говорит, – женой у меня завладал; так задаром, что ль, я тебе ее отдал? – Ишь тебя больно спрашивались… А Федот все одно: – Издохнешь, – говорит, – мне служивши! убью я тебя и в ответе не буду!.. потому – ты вор… да, говорит, вор, вор, вор… разбойник ты! Корней только знай рукой отмахивается, как он слишком на него наскакивать начнет. А Дарьюшка, сделавши свое дело, ушла за перегородку, словно горя ей мало; только и слышно, как она там позевывает да потягивается. – Часто этак-то у вас бывает? – спрашиваю я ее. – А кто их знает? Каждый день все ссору да драку заводят… Что на них смотреть-то? Да неужго взаправду Корней на чужую сторону сбирается? – Да, взаправду. – Куда? – А куда глаза глядят. – Ну, и бог с ним! – Будто тебе его не жалко? Так она, братец мой, не то чтоб поскучать или хоть бы задуматься – все же чужой человек перед ней, – даже засмеялась в ответ. – Ты, – говорит, – с Корнеем, что ли? – С Корнеем. – Напрасно… кабы ты с нами остался, и Федот бы Карпыч Корнея отпустил… Говорит это, да так-таки прямо в глаза мне и смотрит. – А намеднись, – говорит, – офицер проезжий у нас становился, так раза с четыре ворочался: все бежать с собой меня сманивал! И опять приехать обещался… – А Корней чего смотрел? – Что Корней! Известно, в хлеву злобствовал! Разве его в горницу пущают, когда приезжие господа есть? — 133 —
|