|
А Федот Карпов самый из себя паренек мизерный да нескладный был. Махонькой да тощой такой, борода это клинушком, глазки маленькие да врозь разбегаются – даже смотреть гнусно. И все-то, бывало, или на полатях проклажается, либо в окошко сонно?й глядит, а начнет это работать, так и не глядел бы на него: только в навозе, словно боров, копошится… А со всем этим такой жада?й был, что как увидит монету, даже словно обеспамятеет весь: этим только и держал его Корней в узде. Зато на Дарьюшку точно что можно залюбоваться было. И высокая-то, и полная-то, и глаза большие навыкате, а тело белое да разбелое, словно вот пена молочная скипелася. Одно слово, отдай все, да и мало. Пойдет это по горнице или даже на месте шевельнется, так вся тебе кровь в голову вдруг и кинется… Песни тоже петь мастерица была: что хочет над тобой своим голосом сделает! И тоской-то тебя всего зальет, и удалью да молодечеством сердце разутешит, словно вся человеческая душа в руках у ней была. Жила, вишь, она прежде у одного господина молодого в любовницах, однако вышел ему срок жениться, он и выдал ее за Федота. От него и песни-то петь она выучилась. Пришли мы к ним около полдён; смотрим, Дарьюшка у ворот сидит, на солнышке греется. Поздоровались. – Жить, что ли, у нас будете? – спрашивает Дарьюшка, а все на меня исподлобья посматривает. – Да, – говорит Корней, – покудова до тепла надобно будет прожить. – А после куда? – А куда путь лежать будет… верного еще ничего сказать теперь не могу. Только она на эти его слова ровно усмехнулася; только так-то нехорошо да обидно, что разом мне Корнеевы слова вспомнились, которые он целовальнику в кабаке говорил. – Чего смеешься? правду говорю, что остатние дни у вас здесь валандаюсь! – говорит Корней. – Ну, и с богом! – отвечает Дарьюшка, а сама все на меня да на меня поглядывает. Словно помертвел Корней. – Ишь ты, подлая! – говорит. Однако она ничего; сидит себе да знай полегонечку посмеивается. – Так неужто ж, мол, мне всем твоим прихотям подражать? – говорит, – хочешь идти, так иди… плакать по тебе, что ли? – И уйду; только так я тебя на прощаньи приголублю, что век ты меня не забудешь… змея ты! Чудно мне это показалось. «Будь, думаю, я на Корнеевом месте, не посмотрел бы на косы твои русые!» Однако он смолчал; только все у него нутро, словно у зверя лесного, зарычало. В тот же вечер у них с Федотом Карповым дело чуть не до убивства дошло, и все опять эта Дарьюшка на озорство завела. — 132 —
|