|
Сердце ее переполнялось благоволением, а мысли разбегались во все стороны. От Аришки перебегали к Ипатке, от Ипатки к Антипке… Все сыты! Даже Максимка-пастух – и тот сыт! А она смотрит на них и радуется… Конечно, вспоминалось ей не раз – и даже очень подробно вспоминалось, – как однажды у них на усадьбе, об масленице, «бунт был»… Уже они ли в ту пору не ели! И блинов-то им! и судачины-то им! и толокна-то! и творогу! И что ж, однако, под конец мерзавцы сделали! В самый прощеный день дали им молочка похлебать… так чуть-чуть с кислецой… а они взяли, всем кагалом привалили к господскому крыльцу да молоко-то в снег и вылили… Вот ведь неблагодарность какая! – А может, это и от болезни или от комплекции, как у того купца… Сколько в него ни вали – всё как в прорву! Ну и Христос с вами, коли так… кушайте, батюшки, кушайте! Лучше пускай уж я… много ли мне нужно? – супцу, да жарковца, да слатенького… У меня ведь «комплекции-то» нет – вот я и сыта! А прочее – пусть уж все им! И картофелю, и капусты, и хлеба… всего! Пускай будут сыты… дармоеды ненасытные! Вон Порфишка-то и сейчас поперек себя толще ходит! И все-то ему мало! всем-то он жалуется, что с толокна у него живот подвело… Вот так «комплекция»! Как бы то ни было, но первая подробность «божеского жития» выяснилась достаточно: тебе кусок, и мне кусок, и прочим всем по куску. Так следует жить «по справедливости». Но ежели «все куски – мои», то «кушайте, сударыня»! Хоть это и не «по-божески», но ничего с этим не поделаешь. Тем-то и дорог был Андрюша, что хоть «справедливые слова» у него из уст потоком текли, а никому от них обидно не было… Затем постепенно выяснилась и другая подробность «божеского жития». – Коли кто хочет «по справедливости» жить, – говорил Андрей, – тот должен кичливость оставить. Чтобы ни рабов, ни данников, ни кабальных людей – ничего такого чтоб не было. Все в равной друг с другом любви должны жить. Я – тебе послужу, ты – мне. У всех один бог, и всех он одною любовью любит, и всех одним судом судить будет. – А мы-то! а мы-то! грехи наши, грехи! – Коли мы все друг друга в равной любви содержать будем, то и огорчения наши прекратятся сами собой. И ненависть, и свара, и ропот – все исчезнет, потому что все это от нелюбви, от неравенства. Одним честь, а другим – поношение; одним веселие, а другим – скорбь. Как тут огорченью не быть? – Что говорить! уж мы, дворяне, на что богом и царем взысканы, а и то, друг на дружку глядя, нет-нет да и позавидуешь! — 64 —
|