|
– Никогда. L’ennui est l’ennemi de l’utile[77]. Я гоню скуку, потому что она приводит за собой дурные фантазии. Вот вы, господа… Литератор! я уверен, например, что ты даже теперь не знаешь, куда деваться от скуки? – Теперь – нет; но вообще не могу сказать, чтоб жизнь была весела. – Недоволен? революций хочется? Да, ? propos![78] скажи, пожалуйста, правда ли, что ты требовал cent milles t?tes ? couper?*[79] – Опомнись! Христос с тобой! – Да, да, да; мне сказывали. Я лично по-русски давно ничего не читаю, – я считаю нашу литературу помойной ямой, в которую сваливаются все общественные нечистоты, – но знаю из достоверных источников… Ах, голубчик! голубчик! зачем ты это делаешь? – Да что? делаю-то? говори! – Постой! твоя речь впереди. Неужели ты можешь думать, что нас это меньше заботит, нежели тебя? – Что заботит? Ничто меня не заботит! – Неужто ты можешь думать, что мы не видим, qu’il y a encore immens?ment ? faire? Что мы сами от души не желали бы, чтоб все шло к общему удовольствию, чтобы эти широкие идеи, toutes ces id?es g?n?reuses, enfin…[80] – Да что ж это, наконец! Глумов! объясни ему, сделай милость! Но Износков уже ничего не слышал. – Друг мой! – продолжал он, беря меня за руки и сильно сжимая их, – я, конечно, не имею никакого Права!.. но ради бывшего нашего товарищества убеждаю тебя; оставь! Laisse, mon cher![81] Оставь другим заботу волновать общественное мнение, а ты – будь с нами! Право, Россия не так безобразна, как это кажется с первого взгляда! А ежели бы она и в самом деле была так непозволительно дурна, то, право, мы, русские, мы, люди культуры, должны пожалеть об ней! Он говорил это таким дурацки-убежденным тоном, что я стоял как ошеломленный и, ничего не понимая, глядел ему в лицо. Но там было все загадочно. Ясно было только то, что в эту минуту он и любил меня, и жалел; любил, не зная за что?, и жалел, не зная за что?. Наконец он спохватился и взглянул на часы. – Ба! пять минут второго! – воскликнул он торопливо, – ну, господа, прошу извинить! Надеюсь, что мы видимся не в последний раз! Литератор! ведь ты не сердишься на меня? Ты понимаешь, что я от души… Оставь, мой друг! Право, жизнь не так дурна, как это кажется господам революционерам, которые по природе своей склонны все видеть в черном свете! До свидания, господа! Выходя, я готов был взять Глумова за горло: до такой степени изумила меня последняя сцена. – Это – все ты! – упрекал я его, – ты привел меня к этому шалопаю! по твоей милости я наслушался его наставлений! Ты говорил мне: пойдем на культурного человека посмотреть, а этот культурный человек, того и гляди… — 158 —
|