|
Головастики (хором ). Знать не знаем, ведать не ведаем! Иван Иваныч . Не знаете?.. ну, так я и знал! Потревожили вас только… А впрочем, это не я, а вот он… (Указывает на Шестакова. )Других перебивать любит, а сам… Много за вами блох, господин Шестаков! ах, как много! (К головастикам. )Вы свободны, господа! (Смотрит на прокурора. )Кажется, я могу… отпустить? Прокурор . Со стороны обвинения препятствия не имеется. Адвокат Шестаков . Но, может быть, впоследствии… Иван Иваныч (авторитетно ). Вы свободны, господа головастики! Суд увольняет вас – да! И никто его этого права лишить не может – да! Ни адвокаты, ни разадвокаты… никто! Где вы желаете быть водворенными? в пруде или в реке? Во внимание к вашему чистосердечию, суд дает вам право выбора… да! Головастики. Нам бы, вашескородие, в пруде приятнее. Иван Иваныч . Ежели приятнее в пруде – ступайте в пруд… Но ежели бы вам было приятнее возвратиться в реку – скажите! не стесняйтесь. (Головастики молчат. )Стало быть, в пруде лучше? Так я и знал. Господин судебный пристав! оберите их и водворите в пруде… Это суд распоряжение делает, а как об этом другие прочие думают – пускай при них и останется! Судебный пристав (обирает головастиков в мешок и отдает сторожу, вполголоса ). Вали их… в места не столь отдаленные! Иван Иваныч . Свидетельница лягушка! расскажите, что вам известно по этому делу? Лягушка (квакает толково и даже литературно; в патетических местах надувается, и тогда на спине у ней выступают рубиновые пятна ). Я старая лягушка, опытная. Живу в здешней реке больше сорока лет и всю подноготную знаю. Прежде было у нас здесь очень хорошо, и жили мы не плоше кашинских помещиков. Всего было довольно, и главное – все задаром. Одной икры, бывало, пискари сколько наготовят – уж на что мы жадны были, а и то половины не приедали. Думали в ту пору, что и конца-краю нашим радостям не будет, да и не было бы, кабы мы сами себя кругом не обвиноватили. Откуда начали к нам модные идеи приходить – и сама ума не приложу, а только потихоньку да помаленьку – смотрим, ан между нами уж и изменники проявились. Дальше – хуже. Я уж и тогда на страже стояла, за сто лет вперед загадывала. Говорила я в ту пору нашим старикам: надо-де этих умников своим судом судить – а меня не послушали: «ничего-де, люди молодые, сами-де остепенятся, как в совершенный разум взойдут». После спохватились, да уж поздно было. Началось с того, что успели наши умники на свою сторону цаплю переманить. Усядутся, бывало, старики на бережку, начнут об своих делах квакать – глядь, а над ними цапля кружит. Кинется сверху, как стрела из лука, выхватит старичка, да и унесет в носу. Сначала мы думали, что это административную высылку означает, а потом узнали, что действительно это так и есть. Ну, и забоялись. А в реке в нашей, между прочим, уж и бунты начались. У нас ведь не только пискари, а и гольцы прежде водились – вот они-то и зачали первые. Первые не захотели в уху являться, первые из реки всем стадом ушли – это еще в самом начале реформ было, – а уж за ними и пискари тронулись. Пискарь – рыба робкая, вашескородие! убывала она не разом, а небольшими партиями; вот почему долгое время и невдомек было, что между ними бунт пошел. Однако постепенно начали примечать: нынче – один косячок уплыл, через неделю – другой, еще через неделю – третий. Икра-то прежде задаром была, потом, в начале реформ, ей цену сорок копеек поставили, а тут вдруг – два с полтиной фунт! А за икрою и прочее в том же мачтабе. Сделалось так, что хоть одним илом питайся, да и того, пожалуй, на всех не хватит. Видим: плохое наше дело, господа! Основы – потрясены, авторитеты – подорваны, власти – бездействуют, суды – содействуют…* смотреть скверно! Ну, и стали мы тогда квакать. Квакали, квакали и наконец доквакались. Внял господин исправник нашему кваканью и начал приготовлять невода… — 188 —
|