|
Произнося последние слова, Глумов вдруг ожесточился и даже погрозил пальцем в пространство. Очевидно, на него подействовал дворянский мундир, который был на его плечах. Тогда и я, почувствовав на плечах мундир, в свою очередь рассердился. – И кто же надругается над нами! – воскликнул я, – шваль отпетая надругается! отребье, не помнящее родства! Над нами, над дворянскими детьми! За что? Что мы сделали? И оба вдруг, точно наступив друг другу на мозоли, вскочили, отворили окно и крикнули: – За что? что мы сделали? Смотрим, а на дороге, перед самой усадьбой, стоит мужчина. Это был урядник; на голове – кепи, сбоку – шашка; усы – нафабрены. Он стоял и в задумчивости смотрел на березки, которыми был обсажен красный двор, словно рассчитывал, сколько тут может выйти сажен дров. – А ты еще сомневался, есть ли в Проплёванной урядник! – шепотом укорял я Глумова. – Смотри! смотри! не один, а целых два! – воскликнул он вместо ответа. Действительно, из-за крапивы, росшей на месте старого флигеля, показался другой урядник, тоже в кепи и при шашке. Не успели они сделать друг другу под козырек, как с разных сторон к ним подошло еще десять урядников. Один из них поймал по дороге пригульного поросенка, другой – вынул из-под курицы только что снесенное яйцо; остальные не принесли ничего и были печальны. Началось совещание («может быть, предположение о ненастоящем барине уже созрело и формулировалось», невольно мелькнуло у меня в голове). Сначала распределили наблюдательные пункты; потом стали обсуждать, с которой стороны ловчее повести атаку: со стороны леса или со стороны болота. Но ничего не вышло, потому что пригульный поросенок овладел всеми их мыслями. Тогда решили: представить по начальству о милостивом разрешении объявить Проплёванную в осадном положении, а в ожидании ответа изловить другого пригульного поросенка (буде возможно, с кашею), а равно и курицу, снесшую яйцо. – Говорил я тебе! – сказал Глумов в испуге, – говорил, что не миновать нам веревочки! XX*Тоска овладела нами, та тупая, щемящая тоска, которая нападает на человека в предчувствии загадочной и ничем не мотивированной угрозы. Бывают времена, когда такого рода предчувствия захватывают целую массу людей и, словно злокачественный туман, стелются над местностью, превращая ее в Чурову долину.* В особенности памятно мне в этом смысле одно лето.* Сидишь, бывало, дома – чудятся шорохи, точно за дверью, в потемках, кто-то ручку замка нащупывает; выйдешь на улицу – чудится, точно из каждого окна кто-то пальцем грозит. Допустим, что все это только чудится и что на самом деле ничто необыкновенное не угрожает, но ведь и миражи могут измучить, ежели вплотную налягут. — 151 —
|