|
Он поднимает правую руку, на которой, действительно, вместо третьего пальца, оказывается дыра. – Как же вы работаете с такой рукой? ведь, я думаю, неспособно? – Приспособился, сударь. – Нам, ваше здоровье, нельзя не работать, – вставляет свое слово Василий Егорыч, – другого и всего болесть изломает, а все ему не работать нельзя. – Мы на работе, сударь, лечимся, – отзывается какой-то мужичок из толпы, – у меня намеднись совсем поясница отнялась; встал это утром – что за чудо! согнусь – разогнуться не могу; разогнусь – согнуться невмочь. Взял косу да отмахал ею четыре часа сряду – и болезнь как рукой сняло! – Да и работы по нашему хозяйству довольно всякой найдется, – поясняет староста, – ежели одну работу работать неспособно – другая есть. Косить не можешь – сено с бабами вороши; пахать нельзя – боронить ступай. Работа завсегда есть. – Как не быть работе! – откликаются со всех сторон. – А вот, говорят, что вы однажды чуть не утонули, – вновь допрашивает Крамольников: – Что вы при этом чувствовали? – Тоже в сон вдаряет, – отвечал юбиляр, – сначала барахтаешься в воде, выпрыгнуть хочешь, а потом ослабнешь. Покажется мягко таково. Только круги зеленые в глазах – неловко словно. – По какому же случаю вы тонули? – С подводой в ту пору гоняли. Под солдат, солдаты шли. Дело-то осенью было, паводок случился, не остерегся, стало быть. – Ну, а пожары у вас в доме бывали? – Бывали, сударь. Раз десяток пришлось-таки власть божью видеть. – У него, ваше здоровье, даже сын в пожар сгорел, – припоминает кто-то из толпы. – И какой мальчишка был шустрый! Кормилец был бы теперь! – отзывается другой голос. – Как же это так? Неужто спасти не могли? – Ночью, сударь, пожар-то случился, а меня дома не было, в Москву ездил… – Прибегают, это, мужички на пожар, – говорит староста, – а он, сердечный, мальчишечко-то, стоит в окне, в самом значит, в полыме… Мы ему кричим: спрыгни, милый, спрыгни! а он только ручонками рубашонку раздувает! – Не смыслил еще, значит. – И вдруг это закружился… При этом рассказе Мосеич встает и набожно крестится. Губы его что-то шепчут. Все присутствующие вздыхают, так что на минуту торжество грозит принять печальный характер. К счастию, Крамольников, помня, что ему предстоит еще кой о чем допросить юбиляра, не дает окрепнуть печальному настроению. – А вот в тюрьме вы за что были? – спрашивает он. — 281 —
|