|
– Хороша привлекательность… собак потрошить! – В этом ли привлекательность или в чем-нибудь другом – это вопрос особый. Важно тут убеждение, на каком поприще можешь наибольшую сумму пользы принести. – Однако! по-твоему, значит, дети умнее родителей стали! Что ж, по нынешнему времени – пожалуй! – Оставь, сделай милость, нынешнее время в покое. Сколько бы мы с тобой об нем ни судачили – нам его не переменить. Что же касается до того, кто умнее и кто глупее, то, по мнению моему, всякий «умнее» там, где может судить и действовать с бо?льшим знанием дела. Вот почему я и полагаю, что в настоящем случае Коронат – умнее. Ведь правда? ведь не можешь же ты не понимать, что поднятый им вопрос гораздо ближе касается его, нежели тебя? Я взглянул на нее в ожидании ответа: лицо ее было словно каменное, без всякого выражения; глаза смотрели в сторону; ни один мускул не шевелился; только нога судорожно отбивала такт. – Скажи же что-нибудь! Ну «да?» – не правда ли, «да»? – настаивал я. – Как христианка и как мать… не могу, мой друг! – отвечала она, постукивая в такт ножкой с тою неумолимо-наглою непреклонностью, которая составляет удел глупца, сознающего себя силой. Я понимал, что мне нужно замолчать; но темперамент требовал, чтоб я сделал еще попытку. – Вспомни, – сказал я, – что ты одной минутой легкомыслия можешь испортить жизнь своего сына! – Нет уж… – Помни, что Коронат все-таки выполнит свое намерение, что упорство твое, в сущности, ничего не изменит, что оно только введет в существование твоего сына элемент нужды и что это несомненно раздражит его характер и отзовется на всей его дальнейшей жизни! – Нет уж… – Машенька! наконец, не Коронат, а я, я, я прошу тебя изменить свое решение! – Нет уж… – Слушай же ты, однако ж… Я остановился вовремя. Но она, должно быть, сама заметила, что отвечала мне не «по-родственному», и потому поспешила прибавить: – Я хочу сказать, что правила мои не дозволяют… – Чего не дозволяют? – Ну… сделать… или, как это… уступить… Господи, боже мой! да что же это за несчастие на меня! Я так всегда тебя уважала, да и ты всегда со мной «по-родственному» был… и вдруг такой разговор! Право, хоть бы наши поскорее приехали, а то ты меня точно в плен взял! – Так это – твое последнее слово? – Какое же… «слово»! Никакого «слова» я не говорила… ах, право, какой ты! Я только об «правилах» своих говорю, а он сейчас: «слово»! Предмет моей поездки в несколько минут был исчерпан сполна. Мне оставалось только возвратиться в Чемезово, но какая-то смутная надежда на Филофея Павлыча, на Нонночку удерживала меня. Покуда я колебался, звон бубенцов раздался на дворе, и, вслед за тем, целая ватага влетела в переднюю. — 309 —
|