|
Она взглянула на меня с таким наивным недоумением, как будто я принес ей бог весть какое возмутительное известие. – Да-с, – продолжал я, – эти поцелуи хороши между прочим ; но как постоянный режим они совсем не пристали к гусарскому ментику! – Mais vous devenez fou, mon ami![396] – Нет-с, не fou-c. A просто не желаю быть игралищем страстей-с! Я был взбешен бесконечно; я говорил громко и решительно, без всяких m?nagements[397], расхаживая по комнате. – Но чего же вы от меня хотите? – Parbleu! la question me parait singuli?re[398]. – Vous ?tes un butor![399] Признаюсь, в эту минуту я готов был разорвать эту женщину на части! Вместо того чтобы честно ответить на вопросы, она отделывается какими-то общими фразами! Однако я сдержался. – Быть может, ротмистр Цыбуля обращается деликатнее? – спросил я язвительно. – Да, Цыбуля – деликатный! C’est un chevalier, un ami ? toute ?preuve[400]. Он никогда не обратится к порядочной женщине, как к какой-нибудь dr?lesse![401] – Еще бы! Мужчина четырнадцати вершков росту! – Pardon! Il me semble que vous oubliez…[402] – Послушайте! неужели вы, однако, не видите, что я, наконец, измучен? Это восклицание, по-видимому, польстило ей. Ведь эти авторши разных aper?us de morale et de politique – в сущности, самые кровожадные, тигровые натуры. Ничто не доставляет им такого наслаждения, как уверенность, что пущенная в человека стрела не только вонзилась в него, но еще ковыряет его рану. В ее глазах блеснула даже нежность. – Voyons, asseyons-nous et t?chons de parler raison![403] – сказала она ласково. Я опустился на диван возле нее. Опять начались поцелуи; опять одна рука ее крепко сжимала мою руку, а другая покоилась на моей голове и перебирала мои волосы. И вдруг меня словно ожгло: я вспомнил, что все это по вторникам, четвергам и субботам проделывает m-me Pasca на сцене Михайловского театра. – И вы называете это «parler raison»?[404] – почти закричал я. – Mon ami! au nom du ciel![405] – A! это на вашем языке называется «parler raison»! Eh bien, je ne veux pas parler raison, moi! Je veux extravaguer, je veux…[406] . . . . . . Я вел себя глупо; кажется даже, я мальтретировал ее. Но эта женщина – змея в полном смысле этого слова! Она скользит, вьется… Через четверть часа я сидел в своей дурацкой квартире, кусал ногти и рвал на себе волосы… К довершению всего, по дороге мне встретился Цыбуля и словно угадал, что? со мною произошло. – А ну-те, хвендрик! – сказал он, – добрые люди в гости, а он из гостей бежит! Может, гарбуз получил*? — 264 —
|