|
– Однако нехороши у вас дела! – Чего хуже! День живем, а завтра что будет – не ведаем. – А знаешь, ведь нас учат, что нигде не так крепко насчет собственности, как между крестьянами! – Ведомое дело, кому своего не жаль! – Нет, не насчет только «своей» собственности, а вообще. У вас, говорят, и запоров в заводе нет! – Не знаю, как в других местах, а у нас на этот счет строго. У нас тех, которые чужое-то добро жалеют, дураками величают – вот как! – Да ведь не пойдешь же, например, ты за чужим добром? – Мне на что! у меня свое есть! – Представь себе, однако, что у тебя своего или нет, или мало: неужто же ты… – Зачем представлять! что вы! – Ну, да представь же! – Пустое дело вы говорите! – зачем я стану представлять, чего нет! Вопрос этот так и остался неразрешенным, потому что в эту минуту навстречу нам попались беговые дрожки. На дрожках сидел верхом мужчина в немецком платье, не то мещанин, не то бывший барский приказчик, и сам правил лошадью. – Хрисанф Петрович! куда? – кричит Софрон Матвеич, высовываясь всем корпусом из тарантаса и даже привставая в нем. Проезжий отвечает что-то, указывая рукой по направлению гололобовской усадьбы. – Ну, так и есть, к Гололобову едет. То-то Григорий Александрыч высматривал. Это он его поджидал. Ну, и окрутит же его Хрисашка! – Разве дела у них есть? – Леску у Гололобова десятин с полсотни, должно быть, осталось – вот Хрисашка около него и похаживает. Лесок нешто, на худой конец, по нынешнему времени, тысяч пяток надо взять, но только Хрисашка теперича так его опутал, так опутал, что ни в жизнь ему больше двух тысяч не получить. Даже всех прочих покупателев от него отогнал! – Кто же этот Хрисашка? давно он в здешних местах? – Хрисанф Петрович господин Полушкин-с? – Да у Бакланихи, у Дарьи Ивановны, приказчиком был – неужто ж не помните! Он еще при муже именьем-то управлял, а после, как муж-то помер, сластить ее стал. Только до денег очень жаден. Сначала тихонько поворовывал, а после и нахалом брать зачал. А обравши, бросил ее. Нынче усадьбу у Коробейникова, у Петра Ивановича, па Вопле на реке, купил, живет себе помещиком да лесами торгует. – Хрисаша! помню! помню! какой прежде скромный был! – Был скромный, а теперь выше лесу стоячего ходит. Медаль, сказывает, во сне видел. Всю здешнюю сторону под свою державу подвел, ни один помещик дыхнуть без его воли не может. У нас, у Николы на Вопле, амвон себе в церкви устроил, где прежде дворяне-то стаивали, алым сукном обил – стои?т да охорашивается! — 176 —
|