Ипполит прислушивался с удивлением, доходившим до столбняка; вдруг он страшно побледнел и весь затрясся. – Вы очень неловко выделываете ваше равнодушие, чтобы меня оскорбить, – обратился он к Гане, смотря на него в упор, – вы негодяй! – Ну, это уж черт знает что такое, этак расстегиваться! – заорал Фердыщенко. – Что за феноменальное слабосилие! – Просто дурак, – сказал Ганя. Ипполит несколько скрепился. – Я понимаю, господа, – начал он, по-прежнему дрожа и осекаясь на каждом слове, – что я мог заслужить ваше личное мщение, и… жалею, что замучил вас этим бредом (он указал на рукопись), а впрочем, жалею, что совсем не замучил… (он глупо улыбнулся), замучил, Евгений Павлыч? – вдруг перескочил он к нему с вопросом, – замучил или нет? Говорите! – Растянуто немного, а впрочем… – Говорите всё! Не лгите хоть раз в вашей жизни! – дрожал и приказывал Ипполит. – О, мне решительно всё равно! Сделайте одолжение, прошу вас, оставьте меня в покое, – брезгливо отвернулся Евгений Павлович. – Покойной ночи, князь, – подошел к князю Птицын. – Да он сейчас застрелится, что же вы! Посмотрите на него! – вскрикнула Вера и рванулась к Ипполиту в чрезвычайном испуге и даже схватила его за руки, – ведь он сказал, что на восходе солнца застрелится, что же вы! – Не застрелится! – с злорадством пробормотало несколько голосов, в том числе Ганя. – Господа, берегитесь! – крикнул Коля, тоже схватив Ипполита за руку, – вы только на него посмотрите! Князь! Князь, да что же вы! Около Ипполита столпились Вера, Коля, Келлер и Бурдовский; все четверо схватились за него руками. – Он имеет право, право!.. – бормотал Бурдовский, впрочем тоже совсем как потерянный. – Позвольте, князь, какие ваши распоряжения? – подошел к князю Лебедев, хмельной и озлобленный до нахальства. – Какие распоряжения? – Нет-с; позвольте-с; я хозяин-с, хотя и не желаю манкировать вам в уважении… Положим, что и вы хозяин, но я не хочу, чтобы так в моем собственном доме… Так-с. – Не застрелится; балует мальчишка! – с негодованием и с апломбом неожиданно прокричал генерал Иволгин. – Ай да генерал! – похвалил Фердыщенко. – Знаю, что не застрелится, генерал, многоуважаемый генерал, но все-таки… ибо я хозяин. – Послушайте, господин Терентьев, – сказал вдруг Птицын, простившись с князем и протягивая руку Ипполиту, – вы, кажется, в своей тетрадке говорите про ваш скелет и завещаете его Академии? Это вы про ваш скелет, собственный ваш, то есть ваши кости завещаете? — 298 —
|