Идиот

Князь заметил, что Аглая вдруг вышла из своего места и подошла к столу. Он не смел на нее посмотреть, но он чувствовал всем существом, что в это мгновение она на него смотрит и, может быть, смотрит грозно, что в черных глазах ее непременно негодование, и лицо вспыхнуло.

– А мне кажется, Николай Ардалионович, что вы его напрасно сюда перевезли, если это тот самый чахоточный мальчик, который тогда заплакал и к себе звал на похороны, – заметил Евгений Павлович, – он так красноречиво тогда говорил про стену соседнего дома, что ему непременно взгрустнется по этой стене, будьте уверены.

– Правду сказал: рассорится, подерется с тобой и уедет, – вот тебе сказ!

И Лизавета Прокофьевна с достоинством придвинула к себе корзинку с своим шитьем, забыв, что уже все подымались на прогулку.

– Я припоминаю, что он стеной этой очень хвастался, – подхватил опять Евгений Павлыч, – без этой стены ему нельзя будет красноречиво умереть, а ему очень хочется красноречиво умереть.

– Так что же? – пробормотал князь. – Если вы не захотите ему простить, так он и без вас помрет… Теперь он для деревьев переехал.

– О, с моей стороны я ему всё прощаю: можете ему это передать.

– Это не так надо понимать, – тихо и как бы нехотя ответил князь, продолжая смотреть в одну точку на полу и не подымая глаз, – надо так, чтоб и вы согласились принять от него прощение.

– Я-то в чем тут? В чем я пред ним виноват?

– Если не понимаете, так… но вы ведь понимаете; ему хотелось тогда… всех вас благословить и от вас благословение получить, вот и всё…

– Милый князь, – как-то опасливо подхватил поскорее князь Щ., переглянувшись кое с кем из присутствовавших, – рай на земле нелегко достается; а вы все-таки несколько на рай рассчитываете; рай – вещь трудная, князь, гораздо труднее, чем кажется вашему прекрасному сердцу. Перестанемте лучше, а то мы все опять, пожалуй, сконфузимся, и тогда…

– Пойдемте на музыку, – резко проговорила Лизавета Прокофьевна, сердито подымаясь с места. За нею встали все.

II

Князь вдруг подошел к Евгению Павловичу.

– Евгений Павлыч, – сказал он с странною горячностью, схватив его за руку, – будьте уверены, что я вас считаю за самого благороднейшего и лучшего человека, несмотря ни на что; будьте в этом уверены…

Евгений Павлович даже отступил на шаг от удивления. Мгновение он удерживался от нестерпимого припадка смеха; но, приглядевшись ближе, он заметил, что князь был как бы не в себе, по крайней мере в каком-то особенном состоянии.