|
Будьте все здоровы и благополучны. Ваш А. Чехов. Извините, что пишу Вам только о еде. Если бы не еда, пришлось бы писать о холоде, ибо сюжетов нет. Палата постановила: потребовать чаю. Пригласили откуда-то двух кандидатов на судебные должности, едущих в качестве канцелярии. Один похож на портняжного поэта Белоусова*, другой на Ежова. Оба почтительно слушают гг. начальников; не смеют свое суждение иметь* и делают вид, что, слушая умные речи, набираются ума. Люблю примерных молодых людей. Оболонскому Н. Н., 29 апреля 1890*812. Н. Н. ОБОЛОНСКОМУ 29 апреля 1890 г. Екатеринбург. 29 апрель. Урааа!! Посылать телеграмму на Ворожбу я, по зрелом размышлении, нашел рискованным; Ворожба – понятие растяжимое, т. е. венчаетесь Вы* в 37 верстах от нее, и кто поручится мне, что телеграмма моя будет Вам доставлена? Сами же Вы на станции спросить не догадаетесь, ибо Вам, небожителям, до нас, земноводных, теперь нет никакого дела… Предпочитаю написать трогательное письмо. Итак, милейший, добрейший и золотой Николай Николаевич, поздравляю Вас и Софью Виталиевну с законным браком и желаю Вам обоим счастья, богатства, мира, согласия, успеха в делах и 18 душ детей обоего пола. Кричу Вам ура и пью Ваше здоровье (конечно, мысленно). Сижу я теперь в Екатеринбурге; правая нога моя в Европе, а левая в Азии. Погода, выражаясь мягко, отвратительна… Увы, как изменилась жизнь моя! Белизну восемнадцатирублевых сорочек заменяет мне здесь снег, покрывающий мостовые; тепло заменяется жестоким холодом; вместо таких милых человеков, как Вы, я вижу вокруг себя лобастых и скуластых азиятов, происшедших от совокупления уральского чугуна с белугой… Вздохните по моему адресу из жалости, как я вздыхаю теперь из зависти к Вам. Свидетельствую Софье Виталиевне мое искреннее уважение и повторяю свои пожелания. Будьте здоровы, счастливы и не забывайте Вашего А. Чехова. Чеховым, 29 апреля 1890*813. ЧЕХОВЫМ 29 апреля 1890 г. Екатеринбург. 29 апрель. Друзья мои тунгусы! Кама прескучнейшая река. Чтобы постигать ее красоты, надо быть печенегом, сидеть неподвижно на барже около бочки с нефтью или куля с воблой и не переставая тянуть сиволдай. Берега голые, деревья голые, земля бурая, тянутся полосы снега, а ветер такой, что сам чёрт не сумеет дуть так резко и противно. Когда дует холодный ветер и рябит воду, имеющую теперь после половодья цвет кофейных помоев, то становится и холодно, и скучно, и жутко; звуки береговых гармоник кажутся унылыми, фигуры в рваных тулупах, стоящие неподвижно на встречных баржах, представляются застывшими от горя, которому нет конца. Камские города серы; кажется, в них жители занимаются приготовлением облаков, скуки, мокрых заборов и уличной грязи – единственное занятие. На пристанях толпится интеллигенция, для которой приход парохода – событие. Всё больше Щербаненки и Чугуевцы*, в таких же шляпах, с такими же голосами и с таким же выражением «второй скрипки» во всей фигуре; по-видимому, ни один из них не получает больше 35 рублей, и, вероятно, все лечатся от чего-нибудь. — 39 —
|