|
[Вера Николаевна в записи от 27 июля/9 августа, между прочим, рассказывает:] […] гулять по улицам тоже противно… – Я не могу видеть их. Мне противна вся плоть их, человечина, как-то вся выступившая наружу, – говорит Ян теперь почти всегда, когда мы с ним идем по людным улицам. И вот на днях […] очень милая женщина, привела меня в архиерейский сад […] на Софийской улице, сзади архиерейской церкви. […] фруктовые деревья, синее море, сверкающее из-за них, зеленая трава, на которую можно лечь. […] Непонятно, почему большевики пропустили этот райский уголок, как не добрались они до него? Ну, как бы не сглазить… Теперь я каждое утро провожу там, иногда одна, иногда с кем-нибудь из знакомых. Как он уединен, как хорошо он спрятан от глаз улицы! Здесь место встреч самых ярых контр-революционеров. […] Бывают в нем Кондаков Никод. Павлович со своей секретаршей. […] Он живет в квартире проф. Линиченко, который обманул чекистов и где-то скрывается. Из-за этого были неприятности у Н. П. с большевиками во время обыска и требования, чтобы он указал, где спрятан его хозяин. Никодим Павлович не голодает, так как его секретарша очень энергичный и ловкий человек, умеет доставать провизию. […] Но стирать свое белье Кондакову приходится самому, а ему 76 лет, он – мировой ученый. [Запись Бунина:] 28. VII./10. VIII. «К оружию! Революция на Украине в опасности!» […] «[…] Мы на Голгофе… Неумолимо сжимаются клещи Деникина и Петлюры…» На фронте, однако, везде «успехи», все восстания успешно ликвидируются (в том числе и новые – еще новые! – на левом берегу Буга), «красные привыкли побеждать», «Деникин рвет и мечет от своих последних неудач», «набеги остатков Петлюровщины уже совсем выдохлись». Все напечатано в одной и той же «Борьбе», почти рядом! […] 3 ч. Гулял. Второй день прохладно, серо. Скука, снова будни и безнадежность. Глядел на мертвый порт […] На ограде лежит красноармеец, курит. Обмотки. – И желтые башмаки, какие бывают от Питонэ, Дейса – отнятые, конечно, у буржуя. […] [В этот же день Вера Николаевна записывает:] Очень тяжелые известия об арестованных профессорах. Свирепствует Калиниченко. Говорит им «ты», все время грозит расстрелами… Но пока расстрелян один Левашов. За него хлопотали многие, вплоть до еврейской общины, которая доказывала, что несмотря на то, что он был ярый юдофоб, он у постели больного никогда не делал никакой разницы, бывал всегда безупречен. Щепкин отказался хлопотать о нем… О расстреле Левашова прежде всего услышали от сторожа, который его узнал в морге среди привезенных трупов расстреленных. — 156 —
|