|
30 июня/13 июля. Трудно описать, что пережили мы вчера. Такого состояния я никогда не испытывала. […] Около 10 часов по астрономическому времени слышим голоса под окнами во дворе, стук сапог, лязг берданок. Влетает Анюта, бледная, но спокойная: – Пришли. И пошли прямо к Евгению Осиповичу [Буковецкому], в столовую. Ян остается на месте за письменным столом. На столе маленькая керосиновая лампочка – дожигаем остаток керосина. Я не выдерживаю и иду туда, где обыскивают. Стараюсь быть спокойной. А между тем уверена, что кончится большой бедой. В буфетной, где как раз находились солдаты с берданками, за тонкой перегородкой, лежит в пустой комнате много нестиранного белья наших сожителей. Они затянули со стиркой и теперь нет возможности перестирать все это количество. Если заглянут туда – все пропало… Красноармейцы, самые обыкновенные великоросы, стоят как-то конфузливо. Прохожу мимо, здороваюсь, кланяюсь, прохожу в столовую, где живет хозяин. Около столовой маленькая комнатка, в которой стоит комод. Начинают обыскивать именно этот комод. Считают рубашки. За обеденным столом, где час тому назад весело пировали скромные именины, сидит высокий, с наклонностью к полноте молодой человек и записывает, сколько чего обыскивающие находят. Я сажусь за этот же стол, слушаю и смотрю. Слышу, спрашивают: – Сколько рубашек? – Семь, – отвечает хозяин, который все время что-то безостановочно говорит. Начинают считать. Оказывается девять. Возмущение. – Как не стыдно, – говорит записывающий, – интеллигентный человек, а обманывает. – Да помилуйте, – говорю я, – какой мужчина знает, сколько у него в комоде белья! […] Кроме рубашек, все оказалось правильным. Обыскивающие вошли в столовую. – Показывайте припасы. Вынимает наволочку, в которой мука. – Сколько? – Пятнадцать фунтов, – отвечает хозяин, – да нас 7 человек здесь живет. – Какое пятнадцать, – перебивает грудным голосом солдат, – тут целые тридцать будет. Начинается спор. Мирятся, что 25 и что это на 7 человек. Муки ни у нас, ни у Нилуса нет, а потому хозяин и говорит, что это на всех. То же самое было и с сахаром. Наконец, им, видимо, надоело, и они пошли в следующие комнаты. Хозяин умно повел их после столовой наверх, где спал П. Ал. и где теперь школа. Я не стала подниматься с ними. Пришла и села на диван против стола. Ян сидел все в той же позе, как и полчаса тому назад. Он был в очках, перед ним лежала книга, но он не читал. Прошло минут 20. Слышим спускающиеся тяжелые шаги по нашей чудесной широкой деревянной лестнице. Еще минута, и стук в дверь. Опять остроумно – он привел их сначала в комнату Яна, а не в мою, которая выходит в холль. Я чувствую, что у меня сердце бьется так, что я едва могу дышать. Я знаю, что в ванной комнате, которая находится между нашими, комнатами, стоят огромные сундуки, оставленные румынскими офицерами, которые реквизировали во время войны эти комнаты. Что в этих сундуках, мы не знаем. Вероятно, оружие, мундиры – а за все это не помилуют. Лично у нас мало чего – драгоценности зарыты на очень высокой печке, – вряд ли они туда полезут. Могут только отнять последние деньги. Но мерзее всего, если они начнут рыться в рукописях Яна – и на что еще наткнутся в них. — 145 —
|