|
– Неужто никакой надежды? – Возможно ли, чтобы не было отнюдь и совершенно никакой надежды, но… Она не ложилась спать всю ночь и едва дождалась утра. Лишь только больной открыл глаза и пришел в память (он всё пока был в памяти, хотя с каждым часом ослабевал), приступила к нему с самым решительным видом: – Степан Трофимович, надо всё предвидеть. Я послала за священником. Вы обязаны исполнить долг… Зная его убеждения, она чрезвычайно боялась отказа. Он посмотрел с удивлением. – Вздор, вздор! – возопила она, думая, что он уже отказывается. – Теперь не до шалостей. Довольно дурачились. – Но… разве я так уже болен? Он задумчиво согласился. И вообще я с большим удивлением узнал потом от Варвары Петровны, что нисколько не испугался смерти. Может быть, просто не поверил и продолжал считать свою болезнь пустяками. Он исповедовался и причастился весьма охотно. Все, и Софья Матвеевна, и даже слуги, пришли поздравить его с приобщением святых таин. Все до единого сдержанно плакали, смотря на его осунувшееся и изнеможенное лицо и побелевшие, вздрагивавшие губы. – Oui, mes amis,[312] и я удивляюсь только, что вы так… хлопочете. Завтра я, вероятно, встану, и мы… отправимся… Toute cette c?r?monie[313]… которой я, разумеется, отдаю всё должное… была… – Прошу вас, батюшка, непременно остаться с больным, – быстро остановила Варвара Петровна разоблачившегося уже священника. – Как только обнесут чай, прошу вас немедленно заговорить про божественное, чтобы поддержать в нем веру. Священник заговорил; все сидели или стояли около постели больного. – В наше греховное время, – плавно начал священник, с чашкой чая в руках, – вера во всевышнего есть единственное прибежище рода человеческого во всех скорбях и испытаниях жизни, равно как в уповании вечного блаженства, обетованного праведникам… Степан Трофимович как будто весь оживился; тонкая усмешка скользнула на губах его. – Mon p?re, je vous remercie, et vous ?tes bien bon, mais…[314] – Совсем не mais, вовсе не mais! – воскликнула Варвара Петровна, срываясь со стула. – Батюшка, – обратилась она к священнику, – это, это такой человек, это такой человек… его через час опять переисповедать надо будет! Вот какой это человек! Степан Трофимович сдержанно улыбнулся. – Друзья мои, – проговорил он, – бог уже потому мне необходим, что это единственное существо, которое можно вечно любить… В самом ли деле он уверовал, или величественная церемония совершенного таинства потрясла его и возбудила художественную восприимчивость его натуры, но он твердо и, говорят, с большим чувством произнес несколько слов прямо вразрез многому из его прежних убеждений. — 422 —
|