|
– Из господ, надо-ть быть, – решил мужик, услышав нерусские слова, и дернул лошаденку. – То-то мы и смотрим на вас, точно вы на прогулку вышли? – залюбопытствовала опять бабенка. – Это… это вы меня спрашиваете? – Иностранцы заезжие по чугунке иной приезжают, словно не по здешнему месту у вас сапоги такие… – Сапог военный, – самодовольно и значительно вставил мужик. – Нет, я не то чтобы военный, я… «Любопытная какая бабенка, – злился про себя Степан Трофимович, – и как они меня рассматривают… mais, enfin[245]… Одним словом, странно, что я точно виноват пред ними, а я ничего не виноват пред ними». Бабенка пошепталась с мужиком. – Коли вам не обидно, мы, пожалуй, вас подвезем, если только приятно станет. Степан Трофимович вдруг спохватился. – Да, да, мои друзья, я с большим удовольствием, потому что очень устал, только как я тут влезу? «Как это удивительно, – подумал он про себя, – что я так долго шел рядом с этою коровой и мне не пришло в голову попроситься к ним сесть… Эта “„действительная жизнь” имеет в себе нечто весьма характерное…» Мужик, однако, всё еще не останавливал лошадь. – Да вам куда будет? – осведомился он с некоторою недоверчивостью. Степан Трофимович не вдруг понял. – До Хатова, надо-ть быть? – К Хатову? Нет, не то чтобы к Хатову… И я не совсем знаком; хотя слышал. – Село Хатово, село, девять верст отселева. – Село? C’est charmant,[246] то-то я как будто бы слышал… Степан Трофимович всё шел, а его всё еще не сажали. Гениальная догадка мелькнула в его голове: – Вы, может быть, думаете, что я… Со мной паспорт и я – профессор, то есть, если хотите, учитель… но главный. Я главный учитель. Oui, c’est comme за qu’on peut traduire.[247] Я бы очень хотел сесть, и я вам куплю… я вам за это куплю полштофа вина. – Полтинник с вас, сударь, дорога тяжелая. – А то нам уж оченно обидно будет, – вставила бабенка. – Полтинник? Ну хорошо, полтинник. C’est encore mieux, j’ai en tout quarante roubles, mais…[248] Мужик остановил, и Степана Трофимовича общими усилиями втащили и усадили в телегу, рядом с бабой, на мешок. Вихрь мыслей не покидал его. Порой он сам ощущал про себя, что как-то ужасно рассеян и думает совсем не о том, о чем надо, и дивился тому. Это сознание в болезненной слабости ума мгновениями становилось ему очень тяжело и даже обидно. – Это… это как же сзади корова? – спросил он вдруг сам бабенку. – Чтой-то вы, господин, точно не видывали, – рассмеялась баба. — 403 —
|