|
Миллер послал за доктором, который был специалистом выше желудка, и тот обнадежил Червякова: – С сердцем неладно! – Что же такое?.. – Видите ли… Точно я не могу вам сказать… Что-то такое, очевидно, с желудочком. А я, если вы прочли мою визитную карточку, специалист по предсердиям. Как вам известно, сердце имеет два предсердия и два желудочка. О! Если бы у вас болело левое предсердие – я бы совершил с вами чудеса! Гм… А теперь придется приглашать специалиста! Червяков неожиданно встал на постели, с искаженным от боли лицом, страшный… – Так вы специалист по предсердиям? И именно по левому? А вы по носовым болезням? По какой специальности: хрящ носа, внутренность или ноздри? И какая ноздря? Правая, левая? Вон отсюда! Чтобы духу вашего не было! Он позвонил номерному. – Укладывайте все! Черт с ней, с болезнью! Сегодня же уезжаю в Большие Блохи! Ха-ха! Позовите мне доктора, специалиста по большому пальцу правой руки! Я покажу ему кукиш!! * * *Приехав в Большие Блохи, Червяков немного оправился от дороги и сейчас же послал за своим кучером старым Филькой. – Филька! – сказал Червяков. – Захворал я. Можешь выправить? – А то нет! – удивился Филька. – Выправим. – Так еще мне сюртук бы сшить. – Да Господи ты мой… Был бы материал… – Ружье мне починишь? Чулки свяжешь? Наливку сделаешь? Филька шмыгнул носом. – А то нет! Неудачная игра*Один известный артист любил патетически восклицать при всяком удобном случае: «Сцена – это жизнь!» Конечно, если бы он занимался игрой в рулетку или служил трактирным поваром, то это восклицание редактировалось бы в последовательном порядке совершенно иначе: в первом случае жизнью оказалась бы рулетка, а во втором – «кухня». Поэтому я не был удивлен, когда услышал от своего партнера, завзятого шахматного игрока, фразу: «Шахматы – это жизнь!!» Я возразил ему: – Шахматы – это вздор!! Может быть, с моей стороны было неловко делать такое утверждение после того, как я уже несколько лет трачу по 3 часа в день на шахматную игру… Я давно изучил эту прокопченную табачным дымом, мрачную и самую дальнюю комнату большой кондитерской и все лица, изо дня в день торчавшие здесь за шахматными досками. В особенности мне примелькалась физиономия господина, сидевшего в настоящую минуту около нас в роли безучастного зрителя. Я изучил каждую морщинку его изможденного, угрюмого лица, его нескладный, хотя дорогой, костюм и его манеру, ни с кем не играя, часами созерцать чужие ходы, молча, без единого жеста, слова… Я знал, что он никогда не уходил ранее закрытия кондитерской, но этим человеком мало кто интересовался. — 300 —
|