|
– Как вам приходят в голову разные темы? Я бы думал, думал и целый век ничего не придумал! – Профессиональная привычка, – благодушно ответил Бондарев. – Мы уже совершенно бессознательно всасываем все, что происходит вокруг нас, – впечатления, наблюдения, факты, – потом перерабатываем их, претворяем и отливаем в стройные художественные формы. – Да… претворяем… в формы, – засмеялся инспектор. – В хорошую бы форму я бы претворил что-нибудь. Из всех редакций помелом бы выгнали. Наливая своей соседке вино, Бондарев наклонился немного и шепнул одними губами, как шелест ветерка: – Ми-ла-я… Красивая Стамякина закрыла густыми ресницами глаза. – Кто? – Вы. – Смотрите, – улыбнулась тихо и ласково Стамякина, – вы играете я огнем. Я опасна. – Пусть. Я с детства любил пожары. – А как вам платят за принятые сочинения в редакциях? – любовно смотря на Бондарева, спросил инспектор. – Авансом или после? – Большей частью авансом, – улыбнулся Бондарев. – Мы стремимся вперед и спешим жить. – По-моему, – заявил Хромов, – нужно бы людей, подобных вам, содержать за счет казны. Ешь, пей на казенный счет, веселись и не думай о презренном металле! Пиши о чем хочешь и когда хочешь… Гм… Или вас должно содержать общество, которое вас читает. – Это прекрасно, – сказал Бондарев, – пожимая под столом руку соседки. – Но это утопия. – Конечно, утопия, – подтвердила Стамякина, гладя бондаревскую руку. – Форменная утопия, – пожал плечами Бондарев, кладя руку на круглое колено соседки. – Безусловная утопия, – кивнула головой соседка и попробовала потихоньку снять руку, которая жгла ее даже сквозь платье. – Пусть так, как есть, – сказал Бондарев. – Нет, так нельзя, – улыбнулась Стамякина. – Нельзя? – вскричал инспектор Хромов. – А, ей-Богу, можно. Вот, например, где вы, Николай Алексеевич, остановились? – В отеле Редькина. – И напрасно! И совершенно напрасно!! С какой стати платить деньги? Милый Николай Алексеич! Дайте слово, что исполните мою просьбу… Ну, дайте слово! – Если в моих физических силах – исполню, – пообещал, сладко улыбаясь, Бондарев. – Милый Николай Алексеич! Я преклоняюсь перед вами, перед вашим талантом. Сделайте меня счастливым… Бросьте вашего Редькина, переезжайте завтра утром ко мне! – Да я ведь послезавтра вечером уезжаю, зачем же? – сказал Бондарев. — 271 —
|