|
С другой стороны, не подлежало сомнению важное значение мифов о ламе и потопе. Иначе зачем бы еще было составлять и помнить их? Мне казалось абсурдным, на первый взгляд, полагать, что такие мифы не были тесно связаны с основой андской духовной мысли. Иначе в поиске религии пришлось бы наблюдать нелепое зрелище космологии. В этот момент я думал, что передо мной было две отдельных проблемы: одна — «техническая», имеющая отношение к «недостающей» оси небесной сферы, другая — «правого полушария», относящаяся к «недостающей» связи между андской традицией астрономического наблюдения и андской религией. Мне еще предстояло понять, что решение обеих этих проблем скрывалось в очевидной достопримечательности. Виракоча, как вы видите, нес посох. Я пришел к поворотному моменту в своем исследовании. Прежде я следовал предположению Сантильяны и Дехенд о том, что в некоторых употреблениях в мифах «животные являются звездами», а «топонимы — метафорами для положения в небесной сфере». Результаты говорили сами за себя. Теперь же я понял, что вопрос, который я задавал о материале — «Что связывало андских богов и астрономию в андской мифологии ?» — также предчувствовался в «Мельнице Гамлета». «Третье правило» исследования Сантильяны и Дехенд — «боги — это планеты» — лежало прямо передо мною. Я должен был либо идти вперед, либо остановиться. Я колебался по трем причинам. Во-первых, я никогда не понимал в полной мере роли «планетарных божеств» в древней космологии, описанной Сантильяной и Дехенд. Я действительно не был уверен в том, что когда-либо смогу осмыслить эту часть их работы. Во-вторых, я снова столкнулся со своим собственным порогом доверчивости. Я просто никогда не считал серьезной возможностью, что техническая терминология, столь же таинственная и замысловатая, как и упомянутые в «Мельнице Гамлетд» планетарные знания Старого Света, могла бы явно присутствовать также и в Андах. Кроме того, был ясен единодушный приговор современной науки: единственная планета, с которой анд-ские народы были достаточно знакомы и дали ей имя, была Венера. В-третьих, мне казалось, что изучение возможности проявления андских богов в образе планет неизбежно привело бы к своего рода методологической расплывчатости. Ничто, кроме молчания научной литературы, не вынуждало меня приводить доказательства, основанные на сравнительных характеристиках Старого Света и андских божеств. В то время я и не помышлял, что чисто андский материал мог бы обеспечить средства для проверки и доказательства. Оглядываясь назад, могу сказать, что успокаивает осознание того, насколько близко я подошел к отказу от этого пути исследования. Я должен был еще проверить для самого себя, могли ли буквальные значения имен андских богов содержать астрономическую информацию. Самое большее, что для этого требовалось, — это ежедневный поиск по всем современным словарям этимологии различных имен бога Виракочи. Если бы обнаружился хотя бы слабый проблеск какой-то связи между буквальным значением этих имен и техническим языком мифологии, тогда стоило бы рассматривать это далее. Но я читал вторичную литературу, а там мало что иное, кроме жесткого и необычно грубого обращения с фонемами отдельных имен андских богов, говорило о том, что в основе андских религиозных «верований» лежали какие-либо систематические темы или логика. — 82 —
|