Когда парни ушли, я помог хозяйке убрать со стола и побрёл к себе в комнату. «С виду парни — загляденье! — вспомнил я своих гостей.
Но тут я вспомнил строгий наказ старейшины: самому к Дашуньке не подходить. Надо дождаться, когда она сама изволит пообщаться. «Но изволит ли? Вот в чём вопрос. Значит, надо ждать и надеяться, — сказал я себе, включая настольную лампу на тумбочке. Сбросив с себя одежду и забравшись в кровать, я снова взял в руки томик Некрасова и углубился в чтение. Через несколько минут я услышал, как из своей комнаты, подгоняемая матерью, выбралась на кухню Дашунька. Очевидно, Мария Семёновна уговорила дочку сходить поужинать. Уши улавливали тихий разговор двух женщин. «Интересно, о чём они? — думал я. — Может, мать опять читает дочери душеспасительную лекцию? Зря она это делает. Словами тут не помочь. Правильно сказал Добран, человек только тогда и может ступить на путь своего духовного подъёма, если он этого захочет сам. Насильно его не заставишь». Через час в доме всё, наконец, стихло. Очевидно, хозяйка отправилась «на боковую», хоть не было ещё и десяти. «А Дашунька что? Наверняка она не спит. Поговорить бы с ней. Хотя бы из интереса, что она скажет?» Но я отогнал навязчивые мысли. Идти к ней — всё испортить. «Не удастся поговорить, значит, не удастся. Наверное, так надо, — успокоил я себя. — Там «наверху» лучше понимают ситуацию». Прошёл ещё час. И до меня стало доходить, что Дашунька девочка-кремень. «Ждать, что она придёт и раскается, бесполезно! Надо просто о ней забыть. Дочитать книжку и спокойно уснуть». Н о только я пришёл к такому выводу, как внезапно неслышно открылась дверь и в комнату бесшумно вошла Дашенька. На плечах девушки был длинный тёплый трёхцветный домашний халат, а на ногах украшенные мехом тёплые зимние тапочки. Она стояла в нерешительности, рассматривая меня своими большими глазами, и молчала. Я тоже несколько секунд держал паузу, потом сказал: — 200 —
|