|
- Разве это плохо? Она пожала плечами. - Мне кажется, Бог дает человеку все, что ему нужно. Надо только пользоваться этим и радоваться. Вот от этого у людей все их несчастья. - Из-за того, что они пользуются и радуются? - Не смейся, папа. Ты же понял меня. Я поцеловал Машу. - Умница. Так оно и есть. В юности я мечтал увидеть весь мир, много путешествовать, разговаривать с иностранцами на их родном языке. А оказалось, что лучше отчего дома и родной сторонки нет ничего, как нет ничего вкуснее той картошки в мундире, которую мы с тобой сегодня откушали. - И молочко неплохо пошло. - Неплохо. - А представляешь, они там в Германии молоко из сои пьют. Ужас. - Согласен. Мы вспомнили о Лене и замолчали. Из задумчивости нас вывел сверчок. Когда впервые он подал свой голос, а случилось это в самом начале осени, мы с Машей очень обрадовались. Еще въезжая в мареевский дом, я сказал, что для полного счастья нам не хватает только мам и пения сверчка. Маша, услышав его нежно-ворчливый стрекот, тут же напомнила мне эти слова. А сегодня пришла моя очередь: - Получается, дочка, что мы с тобой тоже странные люди. Вроде бы все у нас есть, а мамы нет и... - Но ведь это же мама, - перебила меня Маша, - это не считается. - То есть желать, чтобы вот здесь с нами была мама, можно? - А ты разве против? - Нет, конечно. Только... - И я замолчал. - Говори, что замолчал? - Не стоит, дочка. - Почему? - «Мысль изреченная есть ложь», - процитировал я Тютчева. - Жизнь все-таки странная штука, а потому и мы, люди - странные существа. За разговорами и чтением тихо коротали мы свои мареевские вечера. Но дни летели на удивление быстро, и вот уже ноябрь сменил октябрь. Несколько раз выпадал снег, но затем он таял, превращаясь в грязную кашицу на нашем дворе. И все равно чувствовалось: зима близко. И когда в самом конце ноября, после Михайлова дня наш термометр показал минус двадцать пять градусов, мы с Машей не удивились: погода в России под стать народу, живущему в ней, - обожает крайности. Да, это произошло в самом конце осени. Мне по делам нужно было задержаться в Вязовом. Когда я, замерзший, вошел в дом, на столе меня уже ждал ужин. - Прости, Машуля, задержался. Ты, наверное, есть хочешь? - Ничего. Мой скорее руки, а то остыло все, - сказала Маша. - Замерз? - Есть немного. Не люблю межсезонье. Не знаешь, как одеваться. Утром - ноль градусов, а потом - бах - и сразу минус двадцать пять! Бедные сердечники и гипертоники. И тут только я заметил, что дочь бледна. - Ты не заболела, Машенька? - Нет, все нормально. Давай садиться. — 62 —
|