|
Может ли быть “русская религия”? Если эта религия обращается к специфически “русским” духам — к Перуну и Велесу — да, она будет отчасти русской (отчасти — потому, что духи, с которыми такая религия вступает в связь, одинаково охотно отзываются на любые имена и клички). Христианство — это религия покаяния, это вера прощенных грешников . Чтобы оно стало специфически русским в своей сути, надо признать, что мы научились как-то специфически по-русски грешить и специфически по-русски каяться. Но ни в каком “Добротолюбии” не найдешь раздела “русские грехи.” И что касается покаяния — то русские монахи никогда не чувствовали потребности чем-то своим дополнить переписываемые ими покаянные книги сирийца Ефрема или египтянина Макария. Можно сказать, что “русский стиль” в духовности — это истовость в вере, покаянии, молитве. Но, к сожалению, наши современные патриоты молятся как раз не по-русски: слишком уж вяло и слишком демонстративно. Да, по верному слову Георгия Федотова, Русь откликнулась своим неповторимым голосом на призыв Евангелия. Но изучать особенности русского отклика, не расслышав прежде в своем сердце сам Евангельский глас — значит заниматься вполне профанным эстетизмом. Человек, всюду в церковной жизни ищущий “русское,” ничуть не духовнее эстета, приходящего в храм в надежде услышать “свежий голос” в хоре. Очень схожее душевное настроение было у тех евреев, которые в предгорбачевские годы наполняли московские православные храмы в великопостные субботние вечера. Псалом “На реках Вавилонских” звучал для них как национальный гимн — но не более. Среди сегодняшних проповедников православия в России очень много людей, который верят не в Бога, а в русское “православие.” Они любят не столько Христа, сколько саму отечественную веру, любят ее проявления у своих предков. Так зарождается идеология фундаментализма, которая абсолютизирует историю: ведь та форма христианства, неизменность которой отстаивает фундаменталист, родилась как реакция, как ответ на вызовы когдатошней современности. Отказываясь приспособляться к нынешнему веку, фундаментализм закрепляет форму приспособления Церкви к веку XIX, или XVII, или XIV. Фундаментализм полагает, что до, скажем, XVI века Церковь нашла наиболее адекватные формы Православия. В этой перспективе апостольский век оказывается самым ущербным, ибо менее всего похожим на “идеальный” XVI или XX век по своим формам. В апостольской общине ведь не было ни пятиярусного иконостаса, ни знаменного пения, ни Типикона. Всевековая целостная соборность Церкви сводится к одному временному синтезу, все предыдущие формы объявляя ущербными. — 83 —
|