|
Итак, я сидела и глотала самогонную бурду Петровича, пахнувшую то ли гнилыми зубами, то ли мужским носком, и пока он бил себя с размаха по шее, давешняя история о семечке вроде уже и не казалась мне такой уж соблазнительной, роковой… Да и сама Анна вовсе и не была ею смущена. «Знаешь, — сказала она тогда же, после литургии, — я не жалею, что он мне не разрешил причаститься. Такой опыт наверняка тоже необходим…» А впрочем, — вдруг подумала я, — очень даже может быть, что отец Ерм сказал про чай с булочкой просто так, от возмущения, сгоряча… Вот остынет, и все пойдет своим чередом… И все же мне было не по себе. Какое-то было чувство, словно я солгала. Ни слова не сказала неправды, а солгала. Да, бывает и так… А что — разве я с этим ехала к отцу Ерму, разве это смущало меня? Петрович, так наглядно, так образцово принявший добровольное мученичество и как бы даже склонившийся долу, вдруг вскинулся: — Ну, теперь давай я тебе скажу, кто от Бога, кто нет. — Да вы уже все мне сказали — в прошлый раз. — Все равно — давай, задумывай! Я подумала об Анне Стрельбицкой. Он раскинул руки, воздел их гор? и — просиял, закивал: — От Бога, от Бога! А теперь — еще… Я подумала об отце Ерме. И тут он затрясся, заходил ходуном, руки его неестественно вывернулись, и он заорал: — Бруэ! Бруэ! Я разозлилась: — Тоже мне — духовидец! Нечестно! Только недавно было же все ровно наоборот! Но он все кричал это свое «бруэ, бруэ!», как настоящий безумец, я даже испугалась — не вернулся ли в него старый бес, изгнанный старцем Игнатием. Но тут лицо его прояснилось, он опустился на стул и вздохнул: — Даже не знаю, кто это мне все подсказывает? А хочешь, себя теперь загадай… — А что, отец Ерм знает про эти ваши загадыванья? — А как же, — он смиренно опустил глаза, — сразу, как услышал от меня про осенение , про Папу спросил. — А вы что же? Он замялся: — Ну я и сказал: от Бога он. А отец Ерм кивнул с довольным видом: вот-вот. Но только, — и тут Петрович поднял глаза и неожиданно мне подмигнул… Такое заговорщицкое, лукавое сделалось у него лицо. — Что? Что такое? — Только дух мне тогда ничего про него не открыл. А это я сам, на свой страх и риск. — Как это — сам? — Ну, сам. А то бы мало ли что этот дух прорек… А отец Ерм бы разгневался. — Петрович тяжко вздохнул. — Иногда я и сам не понимаю его. Было непонятно, кого — духа или же отца Ерма, но я предпочла больше ни о чем не спрашивать. Петрович снял с гвоздя ватник и куда-то ушел — в ночь, в снега. Я выплеснула остатки его дружественного, но нечеловеческого напитка в ведро, однако сумасшедший запах от этого лишь окреп. Теперь это была какая-то вонь. — 64 —
|