Протестантам о православии

Апостольская проповедь не свободна, во многом она вынужденна. Как любая проповедь, любая миссионерская работа, она не просто говорит от избытка собственного сердца и от своего опыта, она еще вынужденно изливает себя в формах, словах, сравнениях и аргументах, понятных для других людей. В этом смысле миссионер делается как бы заложником своих слушателей. Он не просто вглядывается в свое сердце, он еще и всматривается в лица своих слушателей - чтобы понять, что удалось передать от сердца к сердцу, а для чего он пока так еще и не смог найти нужные слова. Он ходит как по минному полю - чтобы ненароком не коснуться чего-то такого, что для него самого не имеет религиозного или нравственного значения, но что очень значимо и дорого для его слушателей. Понятно, что миссионер не должен нарушать те табу, что сложились у того племени, к которому он пришел.

Если в этом племени не принято есть свинину - и миссионер должен взять на себя этот обет воздержания. Если в этом племени не принято голосовать за коммунистов - и миссионер должен воздержаться от таких слов, которые могли бы дать повод сплетничать о нем как об "агенте КГБ".

Вот как апостол Павел говорит о той несвободе, которую он сам свободно избрал ради спасения других людей: "Будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести. Для иудеев я был как иудей, чтобы приобрести иудеев; для подзаконных я был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона - как чуждый закона, - не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, - чтобы приобрести чуждых закона; для немощных как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых. Сие же делаю для Евангелия, чтобы быть соучастником его" (1 Кор. 9,19-23).

Итак: вот неизбежный вопрос: где апостолы вели себя "как немощные"? И можно ли эти грани их проповеди воспринимать как норму жизни для всей Церкви? Мы помним, что апостол Павел запрещал совершать иудейское обрезание над язычниками, обращавшимися ко Христу. Но своего собственного ученика Тимофея он обрезал - чтобы общения с ним не гнушались "немощные" христиане иудейского происхождения. Чтобы миссионер смог приблизиться к "внешним", он должен отчасти ступить на их территорию. И тут возникает вопрос, который никогда не сможет быть решен во всех своих подробностях: что можно, а что нельзя делать проповеднику при сближении его с теми, кого он хочет обратить в христианство?

Вот обращенный в православие, но не очень еще крепкий в вере японский князь Стефан Даде, спрашивает святителя Николая Японского - “можно ли ему бывать на богослужениях в католической церкви, ибо она - близка от него, тогда как сюда, в Собор - очень далеко”. И слышит в ответ: “Не бывайте; для вас - опасно, увлекут с истинного пути”[10]. При этом сам св. Николай не гнушался заходить даже в языческие храмы ("Дорогой заходил в один из браминских храмов")[11].