О слышании и делании

Разве это не наш путь? Кто из нас может сказать, что это непохоже на него?.. И отец ждал, потому что сам-то остался отцом, хотя сын перестал быть ему сыном в полном, настоящем смысле слова, в том смысле, в котором Сын Божий остается Сыном Отца Своего и в "стране далече". Потому что в нашу страну, в нашу юдоль плачевную Он пришел умирать за нас, жизнь Свою дать за нас. И когда блудный сын обращается к отцу с просьбой, вернее, с покаянием, отец не дает ему даже сказать: "Прими меня, как наемника"; потому что сделок с Богом не бывает. Мы не можем перестать быть сыновьями, дочерьми Божиими и стать Его рабами или наемниками, – рабами, которые работают из-за страха, или наемниками, которые работают только за плату. Мы не можем перестать быть тем, чем мы являемся для Него – Его детьми. И только покаянием, только возвращением к Нему – но опять-таки, творческим покаянием, не плачем "на земле далече", а возвращением к Нему – мы можем быть Им приняты. Бог не мирится с нашим падением. Бог не принимает нас на новых началах: "Ты был Мне сыном, теперь стань Мне работником". Бог требует от нас, чтобы мы были сыновьями и дочерьми Его. Отец останавливает своего сына, прежде чем тот попросился стать наемником; он зовет слуг и призывает их принести сыну прежнюю его одежду, вернуть ему старое достоинство, и радуется его возвращению... Мы часто думаем, что возвращение нам дается легко, что достаточно сказать: "Господи, прости!" – и вернуться. Неправда! Надо пережить голод, который нас делает чужими этой чуждой Богу земле, не той земле, на которой мы живем, а земле греха, отчужденности, области отчужденности от Бога. Только оторвавшись от нее, можем мы вернуться домой.

А старший сын? Он говорит отцу: "Я тебе был верен всю жизнь". Разве мы можем это сказать? Он, как фарисей, был верен, только он никогда сыном не был, в нем не было любви к отцу. Он был действительно от рождения сыном, а по призванию – рабом, работником. Как бы нам не стать такими: благочестивыми, "достойными" – и не детьми Божиими...

В прошлый раз я говорил и о Страшном суде. Суд этот страшен не из-за наказания. Когда человек наказан, он как бы чувствует, что отплатил свое, что совершенное им зло теперь изглажено наложенным на него страданием. Страшен этот суд тем, что рано или поздно мы перед своей совестью или перед Лицом Господним поймем, что все, чем мы жили, было пусто содержанием, что это была мишура, пена, но что реальности в этом не было; что единственный смысл жизни был в уподоблении Христу, приближении к Нему, служении – и что мы все это пропустили. И то мгновение, когда человек это обнаруживает – самое страшное мгновение.